Веянье звёздной управы

3

Прошу: верни полудню, другу

Улыбку и пусти по кругу —

Она весна и сад, и май…

Однако, не забудь подругу,

Осенний обнаженный край,

Пустивший погремушку — вьюгу —

Ты, мол, повей, да поиграй.

А сам-то помнишь, что Родитель

Тебя забросил — вот, живи!?

Участник века и не зритель,

Ничей, принц крови, жид, жених,

Легенда, сказка для жены,

Приобретенье мира — мститель.

4

Многообразный Иосиф,

Ты завещал о другом:

Земли чужие отбросив,

Васильевским только влеком,

В клевере весь и в колосьях,

В российских просторах тайком...

Теперь-то уж кто отгадает,

Разве что невская гладь,

Что там душа выбирает,

Дано ль ей теперь выбирать?

Но небосвод полновесен,

Тяжек тобой, многолик,

От элегий скорее словесен,

Чем облачен и лунолик.

Российский финал почитая,

Ты в экой дали — как убит...

Полвека почти уж читают,

И вот он теперь почивает,

А питерский дождь моросит,

Лонг-айлендский не отвечает...

И кто же теперь нам простит,

Что русский поэт умирает

На американский кредит?

Писатель — могилокопатель

Писатель — могилокопатель.

Осенью, летом, зимой

Он с ней враг, а не друг и приятель,

С мёртвой нидлячевошной землёй.

И заранее знаешь: ничтожна

Будет плата за кровь и за труд,

Но вот ветер подул осторожно,

Но вот ливни обвалом идут, —

И душа открывает впервые,

Словно только свершён Шестоднев

Бытия глубины мировые,

Мира страшный и гибельный зов.

Годы мои бегут в полунощные страны

Годы мои бегут в полунощные страны,

Но в этом лесу, в этом поле на воле

Я лишь человек одинокий и странный,

Не более.

Поднимут качели до неба и снова отпустят,

Но в этом лесу, в этом поле на воле

Я весь погребён красотою от грусти,

От боли.

Хочу уподобиться длинам в полуденной трели,

Но в этом лесу, в этом поле на воле

Поднимут на миг и на землю бросают качели,

Как в море.

И Бальмонт безумный мечтал упокоиться в кронах,

Но в этом лесу, в этом поле на воле

Охотники царствуют в тяжких железных коронах,

Неволят.

Душа, оглянись проходя городские кварталы,

Но в этом лесу, в этом поле на воле,

Душа, обманись, будто вечность вторицей отдали

В раздолье.

Свобода жестока, как будто сиротская доля,

Качели — игрушка печали бездомного неба,

Но в этом лесу, в этом поле на воле

Уже и не вспомнишь: ты был или не был.

От летнего дождя смиренно и устало

От летнего дождя смиренно и устало

Цветы склонили цвет и, листья опустив,

Жасмин не говорлив, а роза так упала,

Как будто умер тот, кто был любимо жив.

И если отпустить весь этот сад и полдень,

Ненастье, сеянье дождя, печаль-печаль.

То, уходя вперёд и сам собой наполнен,

Не видя ничего, назад кричишь: “Не жаль!”

Понтийская элегия

А. Д. Синявскому

Слегка о смерти думая, смотрю на море,

Оно мятётся, но пределы есть ему,

В нём судьбы многие и горе, горе,

И жизнь, бегущая по гребню одному.

Туристы пьют вино и веселятся воле,

На набережных их неистов гам.

Девицы соблазнительны, доколе

Не появились торсы верным дам.

Свобода, как волна, то вдруг накатит,

То отпускает, и лежишь один.

Отпустит море и опять охватит,

И не свободен им, а вновь водим.

Но я хочу свободы, воли, моря

В его зеркальном стиле неземном.

Курортник пиво пьёт и в отпускном задоре

Он в двух прибоях — пенном и пивном.

Терпеть пространство, если бы едино

Оно сливалось: море, берег, жизнь, —

Не тяжело, но что оно родило?

О, вечность, из-за моря покажись!

И то, что отложилось от прилива,

Оно ли не искало новый день:

Дельфин, гниющий на песке залива,

И мёртвых водорослей тлеющая сень?

И жизнь моя — приобретенье права

Остановить прибой, веселье, шум,

Поскольку всё не знает, что отрава —

Движенье жизни и движенье шхун.

Волна нежна в ногах, поэтому зловещен

Мой голос, стон мой и чутьё времён,

Доколе тих закат и он же блещет

В понтийском штиле, им обременён.

Я уезжаю на юг, потому что хочу лета,

А здесь благорастворение воздухов, но из-за дождей

Человек просыпается и думает: где я это

И как отсюда выбраться, и сбежать скорей?

Вот так становишься чужестранцем и принцем павшей короны,

И тебе наплевать на географию жизни проще,

Чем доплюнуть до потолка, и где похоронят

Тоже плевать: в сирийских песках или канадских рощах.

Я уезжаю на юг, потому как волна с волною

Я уезжаю на юг, потому как волна с волною

Никогда не сольются, оставшись сами собою,

Так и север с югом всё тянут друг другу руки,

Как об этом Гейне писал: до отчаяния и муки.

И стоя среди этих двух — счастья, несчастья,

Я кружусь — закружусь и не выберу доли, юдоли

От того, что я только лишь персть, то есть часть я,

Остальное меня поглотило — отчизна раздолье.

И садясь в поезда, самолеты и голосуя на трассе,

Всё стираю стекла лобового живые картинки —

Ты проносишься холмами, речками, пашней в накинутой рясе,

И я жадно целую, родная, тебя до последней пылинки.

Но и юг не Эдем, ну так, где но он, что но?

Я вернулся домой и здесь сырость и морось,

И здесь яблони, речка и дом, и, я слышу, похоже,

Да, похоже, — к себе призывает отеческий голос.

Осенний беженец

Болезнь, ты всё же смерть в миниатюре,

Страшась, всё озираешься в судьбе:

Нет ни гармонии, ни лада в партитуре,

Настройка инструментов лишь везде.

В окошко смотришь в городскую свалку:

В угаре улицы по кромке, по траве

Вот человек бежит, он приобрел закалку

Для бега времени с ним в беге — наравне.

Любимый беженец, ещё конец не скоро,

Старайся, милый, и дыши ровней.

Однако яду воздух здесь родней,

А бег всем пешеходам — для укора.

Всё умерло. Насколько? Знает Бог.

Чудовищно, но вешний ветер даст ли

Движенье сокам и безмерный вздох

Безмерному пространству дольней дали?..

Беги, беги, хотя и говорят

Дурные мысли: он — изменник беглый, —

Не верю им, ты — благовестник белый,

Белее, чем спортивный твой наряд.

Нет белых голубей, а ты летишь вот

И скоро за пределами окна

Ты пропадёшь, но мысль моя напишет,