«Чуть ли не с века персидского Дария…»
Чуть ли не с века персидского Дария
И главным образом в гуще столиц
Слышится эта любовная ария,
Коей мужчины пленяют девиц.
Ныне она широкоповсеместная,
Всюду поют женихи без квартир:
– «О полюби меня, дева прелестная,
И мне завидовать будет весь мир!..»
1959 г. 4 сентября. Пятница.
Москва
Осенняя канцона («В недели увяданья сада…»)
В недели увяданья сада
Среди аллей
Мечта светлей,
Крылата мысль и Муза рада.
На ветках и песке едва-едва,
Живая и сухая,
Прошелестит и прошуршит листва,
От солнца полыхая,
А после этого слышна
Особенная тишина.
О золотое время года!
Ведь неспроста
Во все цвета
Себя украсила природа.
Она сквозь дрему грезит о былом,
Оставшимся от лета,
Последним, поздним, северным теплом
В последний раз согрета,
Отдав с улыбкой бытию
Всю привлекательность свою.
Как это близко мне и мило,
И наяву
Я здесь живу
Тем, что мне память воскресила
В спокойствии сияющего дня;
Ни радость, ни тревога
Не погостят сегодня у меня…
Пусть может быть немного
Осталось дней мне или лет,
Я в жизни свой оставлю след.
<9 сентября 1959>
«И в ненастье, напоследок…»
И в ненастье, напоследок
Перед близкою зимой,
Сад, хоть беден он и редок,
Все же взор пленяет мой.
Дождь утихнуть не намерен
И, роняя пену с губ,
О беседку мокрый мерин
Чешет вылинявший круп.
Изогнув по ветру спины,
Вдоль террасы там и тут,
Вымокшие георгины
Кое-как еще цветут.
Листья с яблонь, груш и вишен
Навзничь падают и ниц,
И в кустах малины слышен
Писк скучающих синиц.
У стены, в углу, за горкой
Ров крапивою зарос,
И вот-вот под хрупкой коркой
Скроет лужицы мороз.
<27 октября 1959>
«Протопав, словно пьяный, чардаш…»
Протопав, словно пьяный, чардаш,
А вслед затем и краковяк,
Ты залп по роте янычар дашь,
Раздавишь их как раков як.
С тревогой смотрит Кадар Янош
И Владислав Гомулка с ним,
Что в море мчит река Дарья нож,
Был коим долго мул казним.
Пьет из ведра кефир кобыла,
А я как тать попону тру,
Чтобы тебе, штафирка, было
Сие читать не по нутру.
24 ноября 1959
«То, что ты чересчур глупа…»
To, что ты чересчур глупа
Не должно досаждать мужчине:
Ведь известно, что твой папа
Состоит в генеральском чине.
А за то, что твой нос курнос,
У тебя есть все блага мира:
Телевизор и пылесос,
И трехкомнатная квартира.
Кто желает сменить на пух
Свой матрац, крытый грубой пряжей,
Для того не беда, что дух
В окруженьи твоем – стиляжий.
Нет, уж если мне повезло,
От тебя не задам я тягу,
И чтоб жить круглый год тепло
Я и сам превращусь в стилягу.
28 ноября 1959
«Как нафталин лежит на ветках иней…»
Как нафталин лежит на ветках иней,
И белым мохом каждый куст оброс,
И тишина, и неба купол синий,
И двадцатидвухградусный мороз.
Чем дальше в лес тем сумрачней и глуше
И хочется сказать, тем больше дров,
Захватывает дух и щиплет уши,
Но зимний воздух легок и здоров.
А ночью перед восхищенным взором
На юге поднимается гигант —
Великолепный Орион, в котором
Сверкает Ригель словно бриллиант.
<8 декабря 1959>
«В нашей теплой, так сказать, компании…»
В нашей теплой, так сказать, компании
Ты – единственная иностранка,
К нам ты заявилась из Испании,
Не поладив с генералом Франко.
Говоришь, что с важными персонами
Каждый день встречаться неохота,
Ну а там встречаешься лишь с донами
И не встретишь только Дон-Кихота.
В Мурсии, в Астурии, в Валенсии,
В лапах фалангистской камарильи,
Бедствуют Сервантесы без пенсии,
Прозябают Гойи и Мурильи.
Батраки, что нищи от иллюзии
И гидальго нищие от дури
Попрошайничают в Андалузии,
Побираются в Эстремадуре.
Тайно подрабатывая ночками,
В улицах Толедо и Кордовы
Бродят, словно тени, одиночками
Карменситы – девушки и вдовы.
А в Мадриде – гвоздь руководительства! —
Посреди начальствующих типов
Восседает сверхпревосходительство,
Заменив всех Карлов и Филиппов.
Какова ж по внешности настырная
Эта личность? Тощ ли как сосиска,
Или тучен как сарделька жирная
Главный каудильо дон Франсиско?
<11 декабря 1959>
