(А. П. Нилус)
Пускай мои стихи не создадут эпохи,
В них нет ни новых форм, ни жгучих откровений;
Я собрала печаль, мечты, сомненья, вздохи
Трагично гибнущих со мною поколений.
Всех тех, кто воспринял в своеобразной раме
Культуры попранной развенчанное слово
И выброшен со мной бурлящими волнами
В мертвеющую гладь недвижного былого.
Я мыслю мыслью их, я говорю их словом,
Нехитрым языком спокойной русской речи:
Старинным образцам он родственен во многом,
И далеки ему грядущих зорь предтечи.
В нем только те слова и те переживанья,
Что в городах родных, среди родных просторов
Вобрали с воздухом мы в детское сознанье
В журчаньи медленном обычных разговоров…
Я знаю, что мы уходящее,
Что стих мой не звонок, не нов,
Но связан он болью щемящею
С мечтами прожитых годов.
Я знаю, что слабыми пальцами
Лавинам препон не создам,
Что в зодчестве новом скитальцами
Уйдем мы к ушедшим отцам.
Что с нас не сорвет настоящее
Наложенных прошлым оков…
Я знаю, что мы уходящее
В мечтах уходящих веков.
Мы родились в созвездиях закатных,
В лучах тускнеющей зари…
Зловещих туч чернели грозно пятна
И погасали алтари.
Нам с детских лет отцы твердили басни
Об отреченьи и любви…
Но нет любви!.. Наш бедный век угаснет
В насильях, злобе и крови.
Ползут в изгнаньи годы роковые
И жизнь убожеством пестра.
Мы — искры прошлого, мы тени неживые
У догоревшего костра.
Но, растеряв все то, что мы любили,
Отчизны искаженный лик
Не вычеркнем из старой, русской были.
Наш подвиг страшен и велик.
С толпой таких же, как и мы гонимых,
Изгнанники за рубежом,
Огонь негаснущий, — огонь неугасимый, —
В сердцах мы свято бережем.
И новый день взойдет среди скитаний —
Рассеяв ночи сизый дым…
Негаснущий огонь своих воспоминаний
Мы утренней заре передадим.
В туманной тиши остекленной террасы,
В прозрачных узорах растений;
Сидим мы, — печальная, новая раса,
Последняя горсть разоренного класса,
Гирлянда развенчанных теней.
Заброшены все из России далекой
Рукою безжалостно мстящей,
Без крова и близких, с душой одинокой,
Песчинки былого в пустыне широкой,
Осколки кометы блестящей.
Интимно и нежно зеленая рама
Нас зыбкой стеной окружает.
В дыму папирос, как в волнах фимиама,
Высокая, стройная, стильная дама
Цыганский романс напевает.
Дрожат и рыдают звенящие ноты
Под стон заглушённой гитары,
И память сметает дневные заботы,
Распахнуты снова лазурные гроты,
Недавнего прошлого чары.
Кофейник кипит на окне за колонкой,
И в рюмках ликеры сверкают,
Лежит портсигар с филигранной коронкой,
Измученный мальчик красивый и тонкий
Тоскливо и страстно мечтает.
В глазах его звезды и синие дали,
Знакомые дали столицы…
Уносит Нева волны крови и стали;
И в злобе страстей, в ореоле печали
Мелькают любимые лица.
Мы отжили жизнь, ее ласк не изведав,
В терновом венце обреченных,
Мы платим за удаль жестокую дедов,
За дряблость отцов и за роскошь обедов,
За гордость гербов золоченых.
В анналах истории все мы банкроты,
И в звеньях кровавых кошмара
Подводим забытые, страшные счеты…
Дрожат и рыдают звенящие ноты,
И тихо им вторит гитара.
На смерть А. Щ
Умер от ран довезти не успели
Тщетно пытались помочь.
Умер на жесткой, дорожной постели,
В поезде, в душную ночь
Утром толпа на платформе шумела,
Встретить собрались друзья,
Встретили с болью недвижное тело,
Мрачный итог бытия.
Боже мой, Боже! По этой дороге,
Где он страдал и угас,
Где в безграничной, безмерной тревоге
Встал его жертвенный час,
В этих равнинах унылых и бедных,
В дымке застывших болот,
Бешено мчал нас, веселых, победных,
Поезд когда-то вперед.
Были мы молоды, сильны и смелы
В те невозвратные дни,
Жизни взвивались лазурные стрелы,
Станций мелькали огни.
Были мы молоды, — время несется, —
Были тогда влюблены,
Все это было и вновь не вернется,
Как не повторятся сны.
Боже мой, Боже! Как ярко всплывает
Призрак былого в тени.
В душном вагоне больной умирает,
Станций мелькают огни…
