Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

— Киров!

— Павлов!

Обычная форма знакомства кажется сейчас особенно странной. Это ощущают и все окружающие их. Все замерли в почтительном и напряженном ожидании. Молчание нарушает Киров:

— Ваш сотрудник, Иван Петрович, рассказывал мне о врожденности инстинктов, а я, признаться, о другом думал. Я ведь в детстве страстный голубятник был.

Этот коренастый, крепкий человек, с открытым лицом, так неожиданно вспомнивший свои детские увлечения, приятен Павлову.

П а в л о в (улыбаясь). Голуби вам, значит, понравились? А теперь мы вам обезьян покажем.

К и р о в (весело). Ну что ж, обезьян, так обезьян.

Обменявшись взглядами, оба усмехаются и идут дальше. Сопровождающие их сотрудники института двинулись вслед за ними.

П а в л о в. Нет, нет, мы уж сами.

Они идут аллеей молодых, вновь посаженных деревьев.

П а в л о в (усмехнувшись). Мне вот целый город строят, и щедрость эта меня, признаюсь, пугает. Ведь миллионы… А вдруг даром? А? Деньги-то ведь народные.

К и р о в. Народ вам их дает от всего сердца и с уверенностью, что вы работаете для его счастья.

П а в л о в (улыбаясь). Так вот вы за народ все и знаете!

К и р о в. Именно так, Иван Петрович, а иначе нам и цена была бы грош.

Они стоят перед вольером обезьян. Там Рафаэль перед грудой палок. Ящик с отверстием. Рафаэль сует туда палки, но они велики по диаметру. Секунду Рафаэль размышляет, почесываясь и отвесив нижнюю губу. Наконец, выбрав самую тонкую палку, он сует ее в отверстие. Ящик открывается. Издав восторженное урчание, Рафаэль хватает яблоко, находившееся на дне.

К и р о в. А ведь страшновато, пожалуй. Похож ведь родственник.

П а в л о в. Да. Но вот речи у них нет. Специально наблюдаю. Именно слово, эта вторая сигнальная система, кладет между нами резкую грань.

К и р о в. А вам не кажется, Иван Петрович, что речь все-таки это уже второй признак.

П а в л о в (изумившись). А какой же первый, по-вашему?

К и р о в. Речь, видимо, родилась в труде и, следовательно, труд принципиально отделяет нас от животных.

П а в л о в. Что же, верная мысль.

К и р о в (улыбаясь). Энгельс — «Диалектика природы».

П а в л о в. Может быть, вы заодно и списочек мне составите, рекомендательный для самообразования?

К и р о в (рассмеявшись). Да ведь самое замечательное, Иван Петрович, что не нужен вам этот список. Шли вы своим путем, а пришли к нам. Истинная наука всегда с нами. И недаром мы вас давно в своих рядах считаем. И не только за открытые вами научные истины.

П а в л о в (удивившись). Вот как?

К и р о в. За весь ваш характер борца.

П а в л о в (смущенно). Ну, характер, у меня, знаете…

К и р о в. Да, да. За бесстрашие ума, за веру в человека, за страстное желание сделать его счастливым.

Они сидят сейчас на крытой веранде лаборатории, и, опершись на свою палку, Павлов внимательно слушает Кирова.

К и р о в. Ведь тысячелетия человечество искало путь к справедливости, и теперь мы нашли его. Это — коммунизм. И ведь нет другого пути, Иван Петрович. Нет.

П а в л о в (задумчиво). Да, да. Признаться, я и сам подозревал. Да, да. Именно так. Ведь я же не слепой. Вижу, тысячи фактов вижу.

К и р о в. И на этом пути, Иван Петрович, наука — это могучий рычаг в руках советского человека. Да вот сейчас ваши земляки, рязанские колхозники, вывозят на поля удобрения из Хибин. А мичуринские сады наступают на Заполярье. В Средней Азии запланировано море. И оно будет. (Киров взмахнул рукой.) Мы заставим природу отдать нам все, что она держит в своей кладовой. (И, помолчав немного, добавил улыбнувшись.) Ну, а будет сопротивляться, — переделаем. (И Киров сжимает кулак, точно в руке у него сопротивляющаяся природа.)

Павлов, улыбаясь, оглядывает Кирова:

— А вы ведь в некотором роде мечтатель… Гм… Политик и мечтатель…

К и р о в. А как же иначе, Иван Петрович? Мечта у нас — первый вариант плана. А разве вы вот не мечтаете в своей науке?

П а в л о в. Признаться, мечтаю. И вы знаете о чем? О невероятных вещах. Мы установили, что мозг тесно связан со всей жизнью организма. И мы будем лечить все болезни, воздействуя на них через кору, через нервы. Мы властно вмешаемся в природу. Мы заставим отступить старость и продлим жизнь человека. А вот когда — не скажу. (Улыбнувшись.) Может быть, в этом новом, коммунистическом обществе.

Наступает пауза. Они сидят молча, точно ощущая это неожиданное и быстрое их сближение. Павлов внимательно и любовно оглядывает Кирова и вдруг неожиданно обращается к нему.

П а в л о в. Да, но ведь вы все еще в сапогах ходите, в военной гимнастерке. А?

К и р о в. Солдатская привычка, Иван Петрович. Воевал много. (И, точно угадывая скрытую мысль Павлова, добавляет.) И вы правы; видно, еще воевать придется.

Секунду Киров молчит, как бы вглядываясь в эти грядущие бои за коммунизм. Молчит и Павлов.

К и р о в. Вы едете в Италию?

П а в л о в. Да, да. В Рим, на конгресс физиологов.

К и р о в (улыбнувшись). А вот следующий конгресс товарищ Сталин предлагает собрать здесь, у нас.

П а в л о в. Что вы говорите?

К и р о в. И предложил Ленинград. И город, говорит, хорош, и основания, мне кажется, у нас, у Советского Союза есть.

Киров встает, поднимается и Павлов.

К и р о в. Я прошу вас, Иван Петрович, от имени советского правительства пригласить делегатов конгресса в Италии в следующий раз собраться у нас.

П а в л о в (радостно). Превосходно, Сергей Миронович, очень хорошо.

Бесконечная вереница машин с делегатами XV конгресса физиологов движется августовским солнечным Ленинградом. Толпы людей выстроились по пути следования делегатов. Аплодируют, бросают цветы. Проезд ученых превращается в триумф науки, в народное торжество.

Иногда в ответ на приветствия Павлов приподнимается в машине и с гордостью оглядывается на гостей.

Море голов. Сияют огни люстр.

Павлов на трибуне конгресса:

— Отцом нашей русской физиологии мы должны считать Сеченова, впервые читавшего лекции не по чужой книге и образовавшего первую у нас физиологическую школу.

Комната переводчиков. Отсюда транслируется на многих языках речь Павлова.

— Мы все — добрые товарищи, даже во многих случаях связаны между собой дружескими чувствами. Мы работаем, очевидно, на рациональное окончательное объединение человечества, но разразись война, и многие из нас встанут во враждебные отношения друг к другу. Я могу понимать величие освободительной войны. Однако нельзя вместе с тем отрицать, что война, по существу, есть звериный способ решения жизненных трудностей, способ недостойный человеческого ума с его неизмеримыми ресурсами.

Гром аплодисментов покрывает слова ученого.

Павлов продолжает:

— И я счастлив, что правительство моей могучей Родины, борясь за мир, впервые в истории провозгласило: ни пяди чужой земли!

Продолжительная овация. Немецкие и японские делегаты неохотно встают.

Перед каждым из делегатов — том сочинений Сеченова и медаль, выбитая в его честь.

Комната журналистов. Торопливый и сухой стрекот машинок. Иностранные корреспонденты выстукивают заголовки своих сообщений:

«Политическая речь Павлова».

«Павлов гордится советской властью».

«Павлов призывает к миру».

«Павлов признан старейшиной физиологов мира».

Кремль. Проходит Павлов с группой иностранных делегатов.

Завтрак у товарища Молотова в честь делегатов конгресса. Поднимается Павлов и обращается к коллегам:

— Вы слышали и видели, какое исключительно благоприятное положение занимает в моем отечестве наука… Мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам предоставляет правительство.