Избранные киносценарии 1949—1950 гг.

У подъезда вокзала. Шофер, стоящий возле машины, вытягивается. Никодим торжественно открывает дверцы автомобиля.

П а в л о в. Это чья?

Н и к о д и м. Наша.

П а в л о в. Кто, кто разрешил? (Шофер испуганно юркнул на свое водительское место.) (Семенову.) Благодарствуйте! Но, знаете, ни к чему. Это что ж, за хорошее поведение? И потом — ноги еще носят.

Он решительно шагает к трамвайной остановке.

Н и к о д и м (покачав головой). Побегали, пора и честь знать.

Трамвай. Мелькают ленинградские улицы. Павлов с группой сотрудников в трамвае. Молчит. Изредка сердито поглядывает на своих. Сердится — то ли на них, то ли на себя. Рядом с трамваем неотступно следует автомобиль, в котором сидит Никодим.

Трамвай останавливается. Останавливается и машина.

К о н д у к т о р. Граждане, конечная остановка!

П а в л о в. Позвольте…

К о н д у к т о р. По Лопухинской больше не ходит. Линию снимают.

П а в л о в. Это зачем же?

Варвара Антоновна хочет что-то объяснить Павлову, но Семенов дергает ее за рукав и, улыбнувшись, что-то шепчет на ухо.

К о н д у к т о р. А это уж вы в Совет обращайтесь.

П а в л о в. И обращусь.

Вконец рассерженный, он выскакивает из трамвая. Несется по улице. За ним остальные. Но поспеть за Павловым, да еще рассерженным Павловым, трудно.

Вот и улица, ведущая к институту. Она сейчас изрыта. Выкорчеваны шпалы. Часть улицы мостят. На остальной снимают рельсы. Павлов подходит к группе рабочих.

П а в л о в. Позвольте узнать, с какой это целью?

Р а б о ч и й. Вы о чем, гражданин?

П а в л о в. Об этом. (Указывает на развороченную мостовую.)

Р а б о ч и й. Снимают, — значит, надо.

П а в л о в. Кому-то пришла фантазия, и пожалуйте. Этот маршрут мне необходим.

Подоспевший Семенов подходит к ним.

Р а б о ч и й (усмехнувшись). Скажи, пожалуйста, необходим! Обойдешься, гражданин. Видишь вот… (Указывает на виднеющееся вдали здание института.) Здесь вот ученый работает. Большой ученый. Вот по этой части. (Постукал себя по лбу.) Опыты всякие ведут. Ну и вот, значит, трамвай мешает. Потому и снимают. Понятно?

Ошеломленный, растерянный Павлов смотрит на рабочего. И великий ученый опускает вдруг голову. Когда он снова поднимает ее, мы видим слезы на его глазах. Он протягивает руки:

— Спасибо! Спасибо!

Встряхивает руку изумленного рабочего в крепком пожатье. Взглянув на Семенова, протирает очки.

— И не стыжусь! Не стыжусь!

Надев очки, он шагает к институту.

Сияющий, идет он институтским садом и вдруг, охнув, чуть не сгибается пополам. С трудом доходит до лавочки, садится. Сидит побледневший, держась рукой за правый бок.

С е м е н о в (испуганно). Что с вами, Иван Петрович?

П а в л о в (морщась от боли). Ничего, ничего. Сейчас пройдет.

Сидит потухший, с застывшей гримасой на лице. И какая-то растерянность в глазах. Никогда еще мы не видели таким Павлова. Перевел, наконец, дыхание, смотрит куда-то в одну видимую ему точку. Шепчет про себя:

— Боюсь…

Встревоженное, недоумевающее лицо Семенова. Павлов придвигается к нему поближе, шепчет:

— Вам только могу сказать. Смерти боюсь.

С е м е н о в. Да что вы, Иван Петрович!.. Вы нас всех переживете.

П а в л о в. А вы не утешайте. Ишь ты, как маленького. Не за себя боюсь. Ведь нужен я. Теперь знаю… Да и самое интересное впереди. А тут вот какая-нибудь дурацкая печень…

И он стукнул кулаком по лавке.

Павлов дома. Он сидит у стола, держа грелку. Группа врачей перед ним. Среди них Варвара Антоновна и Семенов.

1-й  в р а ч. Мы все сошлись в одном мнении.

2-й  в р а ч (улыбаясь). Ничего особенного. Камни в печени. Вот и коллега… (Почтительно кивает в сторону Ивановой.)

3-й  в р а ч. Ну что ж, нужен режимчик. Ничего не поделаешь, Иван Петрович. Поменьше движений, диэта. Хорошо бы Карлсбад.

П а в л о в (мрачно). Так, так… (Решительно.) Нет, не подходит. По курортам путешествовать? Не имею времени. Некогда. (После раздумья.) Будем оперировать.

Он заявляет это так, точно решает некий абстрактный случай, а не свою собственную судьбу.

Пауза. Волнение и даже испуг на лицах врачей.

1-й  в р а ч. Да что вы, Иван Петрович?

2-й  в р а ч. Ни в коем случае.

П а в л о в (усмехнувшись). На то вы и терапевты. Боитесь ножа. Ну, а что скажут хирурги?

Снова пауза. Молчание нарушает, наконец, Семенов:

— Я всегда уважал мужество, но в данном случае… И потом, как-то надо сообщить правительству.

П а в л о в. Вы что ж из меня государственную собственность уже сделали, а? Ну-с, господа, так кто же все-таки будет меня оперировать? Это уж вы решайте сами.

Хирурги, переглянувшись, молчат. Шутка ли сказать — оперировать Павлова?! Павлов сидит в кресле и ждет. Выбивает какой-то марш на столе.

Х и р у р г. Вы просили моего совета. Операция, конечно, вещь радикальная, но в данном случае играет роль и… (замявшись) возраст.

П а в л о в (усмехнувшись). Понимаю. Не мальчик, конечно.

Хирурги совещаются вполголоса. И вот, кажется, один из них нашел выход:

— Сейчас идет хирургический съезд, Иван Петрович. Здесь лучшие хирурги мира. В частности, Фром.

Павлов, вскочив, швыряет куда-то грелку:

— Что? Как вам не стыдно! Ниоткуда не ясно, что немецкие хирурги лучше наших, и немцу я себя не дам резать. Принципиально! Мне просто стыдно за вас, господа советские хирурги. Как же так? Знакомство мешает? (Указывает на одного из сидящих.) Вот с вами, по-моему, мы не знакомы.

Тот, несколько растерянный, встает.

П а в л о в. Вы, кажется, господин Мартынов?

М а р т ы н о в. Да.

П а в л о в. Ну вот и превосходно! Вы и будете меня оперировать, коллега.

Мартынов садится, вытирая проступившие капли пота на лбу.

П а в л о в (усмехнувшись). А они будут ассистировать. (К группе сидящих.) Надеюсь, в этом-то вы мне не откажете?

Больничная палата. Огромный букет цветов на столе у постели Павлова. Он один в палате. Столик, цветы, потоки солнечного света, льющиеся в окно, — вот и все, что есть в палате.

Павлов в очках читает объемистую рукопись. Делает в ней пометки. Задумчивое и радостное лицо Павлова.

Входит Забелин. Павлов приподымается на постели.

П а в л о в. Лев Захарыч! Наконец-то!

З а б е л и н. Ну как? Когда операция?

П а в л о в. Да что операция. Читал вот. Читал ваши труды, Лев Захарыч. (Он передает Забелину рукопись.) Оказывается, и и больнице можно работать.

З а б е л и н (смущенно). Ну зачем же, Иван Петрович?

П а в л о в. Не терпелось, милостивый государь, не терпелось.

З а б е л и н. Ну и как?

Внимательное, выжидающее лицо Забелина. Почему Павлов так тянет, почему не сразу?

П а в л о в. Придется вам уйти.

Недоумевающее, изумленное лицо Забелина. Он ожидал чего угодно, но только не этого.

З а б е л и н (дрогнувшим голосом). Я не совсем понимаю. Что ж, это так плохо?

П а в л о в (задумчиво). Это так… хорошо. Свои мысли, свой метод и, значит, свой путь.

З а б е л и н. Ведь это же ваши идеи, Иван Петрович.

П а в л о в. Идей много, а жизнь одна. Что поделаешь, я уже выбрал и иду. Иду по одной дороге. Как лошадь в шорах. А это развилок. (Махнув рукой на рукопись.) Начало нового пути и, может быть, интереснейшего. Но здесь, здесь я вам не дам работать над этим. Подавлю вас. Сломаю. (Стукнув кулаком по столу.) А на это не имею права и не хочу.

Он смотрит в окно. Да, когда-то он выгнал одного из учеников, а этого, и любимого, теперь должен вытолкнуть сам. Есть в этом и большая радость, но есть и горечь. Собственно, всего этого нет, конечно, в кадре. Есть только спина Павлова, попрежнему прямая, но уже суженная старостью, и лицо Забелина.