Иван Бровкин на целине

На улице было по-праздничному весело, а в доме Коротеевых разыгрался скандал:

— Почему в графине нет воды? — шумит Тимофей Кондратьезич, держа в руках пустой стеклянный графин. — Я спрашиваю — почему нет воды? — и он с силой бросает графин на пол.

Летят во все стороны осколки стекла.

— Ты что бесишься? — кричит на мужа Елизавета Никитична, укладывая в чемодан вещи Любаши.

Любаша лежит на кровати, уткнувшись в подушку, и рыдает.

Тимофей Кондратьевич подходит к столу, берёт телефонную трубку, набирает номер и говорит:

— Самохвалов, зайди, пожалуйста, в гараж и скажи Николаю, чтоб через десять минут подал машину. Скажи, пусть зальёт бензин — в город поедем.

Услышав слова отца, Любаша вскакивает с кровати, вбегает в большую комнату и, вытирая слёзы, категорически заявляет:

— Никуда я не поеду. Никуда!

— Нет, поедешь! — настаивает отец.

— Не поеду! Вот… и не поеду! Я уже взрослая, хватит! Никуда не поеду!

Тимофей Кондратьевич грозно приближается к дочери.

— Не выводи меня из себя, — и он сжимает кулаки.

Любаша бросает на отца злой взгляд.

— Не пугай меня. Я не боюсь.

— Ты хочешь встретиться с этим непутёвым? — укоризненно спрашивает у дочери Елизавета Никитична, стоя у раскрытого чемодана.

— Нет, я с ним не встречусь.

— Ну вот видишь, дочка, — неожиданно примирительно говорит Коротеев. — А я больше от тебя ничего и не хочу. Разве я могу тебя обидеть, глупенькая ты такая? — И, взяв за плечи дочь, прижимает её к груди. Голос его становится мягким, чуть ли не слезливым. — Доченька ты моя родная, — необычайно ласково говорит он. — Ты же у нас единственная; нет тебе ни в чём отказу… Для тебя мы и живем. Ты ведь нас не покинешь…

Любаша головой прижалась к груди отца. К ним подходит Елизавета Никитична. Тимофей Кондратьевич берёт её за плечи и тоже прижимает к себе.

И вот они втроём: мать, отец и дочь, глядят друг другу в глаза и кажется, между ними нет уже никаких разногласий и они навсегда помирились… навсегда!

В это время в дверях послышался стук.

— Это шофёр, — поморщившись, говорит Тимофей Кондратьевич. — Мы никуда не едем.

Стук повторился.

— Войди! — отзывается Тимофей Кондратьевич.

Дверь распахивается, и на пороге появляется Иван Бровкин.

Всего на свете могли ожидать в эту минуту Коротеевы, но только не этого…

Кажется, у Тимофея Кондратьевича отняли язык, лишили его воздуха, зрения… Он стоит на месте, совершенно потерянный, мигая глазами и не понимая, что происходит…

Хозяйка, наверно, впервые в истории этой семьи, не попросила гостя войти и тоже застыла на месте, удивлённая и испуганная.

Но оцепенение было прервано голосом Вани:

— Разрешите? — и, сделав несколько шагов, он входит в комнату. — Здравствуйте!

— Здравствуй, — после долгой паузы, с трудом, еле выговаривает Тимофей Кондратьевич, высвободив из своих объятий дочку и жену.

— Здравствуйте, Елизавета Никитична, — говорит Ваня.

Этот непрошенный гость ещё улыбается!

— Здравствуй, Ваня! — отвечает Елизавета Никитична, идя к нему навстречу. Она оглядывает его с ног до головы. — Боже мой! Как ты вырос… и какой-то совсем другой стал…

Любаша прислоняется к стене и широко раскрытыми от неожиданности удивлёнными глазами смотрит на Ваню.

Ваня смело, с несвойственной ему развязностью подходит к Коротееву, всё ещё стоящему на месте, и протягивает ему руку:

— Здравствуйте, Тимофей Кондратьевич!

— Здравствуй, Иван! — и Коротееев пожимает Ване руку.

Ваня поворачивается спиной к Коротееву, медленными шагами приближается к Любаше и еле слышно говорит:

— Здравствуй, Любаша!

Любаша немигающими глазами смотрит на Ваню и не может вымолвить ни слова.

— Любаша… — шепчет Ваня, не обращая уже никакого внимания на её родителей: ни на грозного для него когда-то Тимофея Кондратьевича, ни на Елизавету Никитичну. — Любаша! — повторяет он.

— Что? — голос Любаши еле слышен.

— Здравствуй!

— Здравствуй, Ваня, — шепчет она, словно боится произнести это громко, чтобы не вспугнуть своего счастья…

Вспомнив о хозяевах дома, Ваня снова обращается к ним, пытаясь за напускной развязностью скрыть своё смущение.

— Извините, но не мог не зайти к вам и не засвидетельствовать своего почтения.

— Чего тут извиняться? Садись, Ваня! — говорит Елизавета Никитична, выдвигая из-за стола стул и оправляя скатерть.

— Садись, садись! — всё ещё хмурясь, приглашает его Тимофей Кондратьевич.

Но Ваня, словно не слышав приглашения, поворачивается к Любаше.

А Любаша? Её как будто приковали к стене. Она так и стоит с полуоткрытым ртом и расширенными зрачками. Она по-прежнему глядит на любимого, который так смело вошёл сюда, в её дом. Значит, всё это неправда! Значит, люди лгали, когда говорили, что он разлюбил её!..

Ваня снова приближается к ней, шаря в карманах, будто ищет какой-то подарок. Но, не найдя ничего (а у него ничего и не было!), разводит руками и, виновато посмотрев на Елизавету Никитичну, оправдывается:

— Я так замотался в Москве, так спешил сюда, что… вот… ничего и не успел купить.

— Ничего… ничего, садись! — предлагает Тимофей Кондратьевич.

В освещённом гараже шофёр Коротеева — Николай — заливает бензин в бак «Волги».

Здесь же стоит уже готовый к поездке Самохвалов.

— Не понимаю, — говорит шофёр. — Зачем Любашу отвозить в город?

— На всякий случай, — отвечает Самохвалов, — пока здесь Бровкин.

— Ничего из этого не выйдет! — уверенно говорит Николай. — Видел ты сегодня Бровкина?

— Конечно, видел, — отвечает Самохвалов.

— Ни одна девушка не устоит перед таким парнем! — категорически заявляет Николай. — Тем более Любаша — она ведь его так любит…

Где-то в темноте, за забором, притаился молодой гармонист. Он свистит точно так же, как когда-то свистел Бровкин.

Открывается окно одного из домов, и показывается девушка. Прислушивается к свисту…

В доме Коротеевых за чайным столом сидят: Коротеев, Ваня, Любаша.

Елизавета Никитична разливает чай.

С улицы доносится свист.

— Соловьи поют, — говорит Ваня, взглянув на Любашу.

— Да, соловьи… Откуда в нашей деревне соловьи? — ворчит Тимофей Кондратьевич. — После твоего отъезда я ни разу не слыхал соловья…

— Вот слушайте, Тимофей Кондратьевич. Это же не я. Натуральный соловей.

И, взглянув на Любашу, Ваня спрашивает:

— Может, прогуляемся?

Любаша, ничего не ответив, сразу же встаёт.

Встал и Иван.

Коротеев вопросительно глядит на жену.

— Пусть погуляют дети. Только возвращайся скорей, Любаша, — говорит мать.

Любаша и без этого разрешения, молча, как загипнотизированная, уже идёт к двери. За нею, даже не попрощавшись с Коротеевыми, выходит Иван.

Коротеев долго глядит на закрывшуюся за Любашей и Ваней дверь и потом, по-обычному хитро прищурившись и чуть улыбаясь уголками губ, говорит жене:

— А парень-то какой! Орёл! Можно сказать, первого сорта! — и поднимает кверху большой палец.

Любаша и Ваня медленно спускаются с крыльца. Вдруг из-за угла дома появляется овчарка Руслан. Увидев Ваню, Руслан яростно залаял и бросился к нему. Ваня инстинктивно рванулся и вскочил на забор, но забор, не выдержав тяжести, повалился наземь. Ваня, успевший вовремя отскочить, хватает за руку смеющуюся Любашу и бежит вместе с ней вдоль освещённой улицы.

За ними с лаем мчится Руслан.

На лай собаки и громкий смех прохожих выбегает Коротеев. За ним — Елизавета Никитична.