Забытые пьесы 1920-1930-х годов

МАТЬ. Денег небось потратили — не сосчитать. А завтра подсохнут цветы — и выбросим. Лучше бы что-нибудь существенное приобрести.

ОТЕЦ. Я их завтра в землю пересажу.

НИНА. Нет, Никитыч, у этих цветов другая судьба.

МАТЬ. Разве она позволит!

НИНА (схватила гитару).

Витя, надо корзины установить покрасивее!

ВИКТОР. Ты зря обижаешь старуху, Нина…

НИНА. Нет, я сегодня вежливая…

ГОРЧАКОВА. Как дела, секретарь ячейки? Как жизнь?

СЕРОШТАНОВ. Жизнь как астры. И астры завтра повянут и уничтожатся.

ОТЕЦ. Материя неуничтожаема, Паша. Она только перемещается в пространстве.

СЕРОШТАНОВ. А у меня сперли материю. Получил на костюм, и сперли. Она, конечно, не исчезла, она к другому переместилась, но, если б я его встретил, я бы ему челюсть переместил, как бог свят.

ОТЕЦ. Философия, Паша, не по твоим мозгам.

СЕРОШТАНОВ (вынул карманное зеркальце). Вот она — философия. (Отцу.) Ты, допустим, прогульщик, но у тебя — лицо. Гладкое. А я — первый ударник, и у меня — рожа. В буграх. Ты девушек лапаешь — они курлыкают, а меня они лопоухим зовут, хоть будь я самый деликатный филантроп. (Горчаковой.) Где здесь классовый подход? Что мне как ударнику сапоги дали? Ты мне физиономию дай, чтоб я девушку привлекал.

НИНА (прикалывает ему астру). Зато у Паши душа как цветок.

СЕРОШТАНОВ. Нет, я прошу эту мою вековую обиду обсудить немедленно.

ГОРЧАКОВА. Увы, милый, здесь начинается дарвинизм… Я сама…

НИНА. Она сама дамочка не из красивых. Страдает от этого и на нас, хорошеньких девушек, сердится.

ГОРЧАКОВА. Ты сегодня не в духе.

НИНА. Наоборот, не хочу портить хорошего настроения.

ВИКТОР. Большую корзину лучше поставить вниз. А эту, розовую, над ней.

МАТЬ. Витя, взгляни, как я стол убрала.

ГОРЧАКОВА. Вот-вот… Мы вместе посмотрим.

МАТЬ. И пирожка попробуете. Недорог он, а посытней цветов.

ОТЕЦ. Э!.. Скоро в республике классов не будет, а у нас в семье вражда хуже классовой… Нет мира в нашей семье.

СЕРОШТАНОВ. И от каких причин люди злятся?

ОТЕЦ. Теории не хватает. Высоты человеческого размышления.

НИНА. Ты вот не злой.

ОТЕЦ. Старуха моя за двоих нас сердится. А теории и мне не хватает. Э! Если б теория была — совсем не то из меня получилось бы. (Показывает книгу.) Сегодня много прочел. Три страницы.

СЕРОШТАНОВ. А понял сколько?

ОТЕЦ. Все понял. Вот, гляди. (Читает.) «Даже во внешне неподвижных телах происходит непрестанное движение молекул». До чего тонко подмечено!

СЕРОШТАНОВ. Лежит на столе кусок черного хлеба, а внутри хлеба движение молекул… Возьмешь в рот, а они и во рту ползают. Подумать, какую гадость люди едят.

НАКАТОВ. У тебя, Паша, ползучий эмпиризм…

СЕРОШТАНОВ. Меня отец-сапожник до тринадцати лет колодкой по голове лупил, пока сам не околел. Вот какой был эмпирик! Я в беспризорные подался. Потом в Красную армию. Теперь я командир запаса. Два кубика. Секретарь ячейки. А как вспомню о колодке — злой делаюсь. Не могу я на нее взглянуть теоретически.

НИНА. А я не могу на Цыцу глядеть спокойно. Так и тянет крикнуть ей самое обидное, чтобы в глазах у ней побелело.

СЕРОШТАНОВ. Да, сверхъестественная баба. Всех мужиков под себя кладет. Двух секретарей съела, под меня третьего год землю копает. И откуда в ней сила такая? Как холеры ее боятся.

НАКАТОВ. А ты борись, как она, с отрывом, отходом, откатом, отставанием, забеганием, загниванием, паникерством, примиренчеством, с уклоном в срастание… И будешь силен. Вылавливай в каждом оттеночки, и каждый будет тебя бояться… Говорят, Цыца работает над десятичной классификацией партийных преступлений. Вполне допускаю, что она собрала более тысячи видов и типов. Во всяком случае, Нина уже классифицирована, и на ближайшем собрании Цыца начинает бой. Помирись, Нина, пока не поздно.

ОТЕЦ. Помирись, Нинушка, нехорошо нам, беспартийным, на вашу партийную драку смотреть.

НИНА. Никогда! Я ведь знаю, она ячейкой руководить хочет, подхалимов подбирает, сплетников. Хороший был коллектив, а теперь склоки пошли, группировки, никто слова в простоте не скажет. Все за цитатами прячутся да за резолюциями. Только таким, как Кулик, и житье. Если я замолчу, она еще сильней станет. Чего доброго, Сероштанова сбросит. И будем мы у ней на ладони, как божьи коровки. А сожмет ладонь — мы в кулаке.

СЕРОШТАНОВ. В Кулике мы. А Кулик силен до первого случая. И случай этот — Нина.

НИНА. Я?

СЕРОШТАНОВ. Принимай бой, товарищ, не страшись. Цыца думает: массы с ней, а я знаю, о чем думают массы. Ее, как прыщ, сковырнут, едва она тебя тронет.

НАКАТОВ. В марксистском кружке Нина о социализме что-то…

СЕРОШТАНОВ. Знаю, отобьем.

НИНА. Отобьем, Паша!

НАКАТОВ. Да, хорошо быть молодым и сильным… Но, конечно, Цыц этих тысячи, и бороться с каждой в отдельности — значит разменивать силу на медяки.

СЕРОШТАНОВ. Если Цыца — медяк, то кто ж будет гривенник?

НАКАТОВ. Какая-нибудь чертова перечница. (Нине.) Сорви эти нелепые ленты — они как кандалы на цветах… Да… А мне сегодня исполнилось пятьдесят лет. Старость. И годы тоже как кандалы…

НИНА. Нет, нет, жизнь у вас была такой красоты, что навек вас молодым оставила… И все мы… нет, это — потом, после…

ОТЕЦ. А по-моему, лучше вам помириться.

СЕРОШТАНОВ. Кстати, о чертовой перечнице. У меня интересный вопрос возникает. Сейчас Виктор новый цех воздвиг. Громадина, и крыша стеклянная. К этому цеху впору другой завод пристраивать. А смета на всю реконструкцию — миллион. Спрашиваю его: уложишься? Сомнения, говорит, отвергаю. А по моим сомнениям — тут размах миллиона на три… Вот я докапываюсь: где здесь чертова перечница?

НАКАТОВ. Она глубоко зарыта, Павел. И зарыта она не на нашем дворе.

СЕРОШТАНОВ. Где же, спрашивается?

НАКАТОВ. Копай, копай…

КУЛИК. Шестиместный кадиллак кофейного цвета. Я их у калитки обогнал!

Приехали!

МАТЬ (Нине). Ты почему не встречаешь?

НИНА. Сами дорогу найдут.

КУЛИК. Без паники, мать, без паники. Встретим организованно, как подобает. Марья Алексеевна, доверяешь мне? Кончено! Товарищ Рядовой! Приветствую вас как представителя рабоче-крестьянского правительства от имени коллектива проволочно-гвоздильного. Выполняя пятилетний план, мы…