Пути развития английского романа 1920-1930-х годов

Об окончании первой мировой войны в Англии было объявлено утром 11 ноября 1918 года.

Около одиннадцати утра в Лондоне «послышались сигналы, оповещавшие о воздушном налете… С Парк-Лейн катился шум — крики ура — порывами, волнами… Наконец-то!.. Долгий, нескончаемый ужас кончился. Совсем кончился!.. На улицах сейчас танцуют и кричат, поют и смеются, молятся и плачут… и везде толпы, толпы людей!» [1]

Известие разнеслось по стране, вызывая бурю восторга и ликования. Перезвон церковных колоколов заглушал голоса устремившихся на улицы людей.

Первая мировая война закончилась. Англия вступила в новый период своей истории. Но раны военных лет кровоточили. Нанесенные войной бедствия оказались неисчислимы. Около миллиона солдат и офицеров британских вооруженных сил было убито, более двух миллионов ранено. Снизился жизненный уровень трудящихся. Обострились классовые противоречия. До небывалых размеров возрос национальный долг страны. Неуклонно сокращались темпы развития ее промышленности и торговли. Страна-победительница, Англия утратила свою прежнюю силу и влияние. Мировой престиж Британской империи пошатнулся, ее былое величие отошло в прошлое. Страна стояла на пороге новых событий.

Готовились парламентские выборы и Ллойд-Джордж призывал «сделать Англию страной, достойной ее героев, возвращающихся с полей сражений». Правящие партии объединились в коалиционное правительство. Процветала либеральная фразеология, под прикрытием которой консерваторы осуществляли захват руководящих постов.

Английские рабочие усилили борьбу за свои права. В первый послевоенный год волна стачечного движения прокатилась по всей стране. Она захватила миллионную армию горняков, металлистов, судостроителей. Во время одной из забастовок в Глазго в самом центре города на здании муниципалитета на Джордж-сквер был поднят красный флаг. Это сражение на городской площади в сердце рабочей Шотландии было лишь одним из многочисленных откликов на революционные события в России, одним из проявлений пролетарской солидарности, которая мужала и крепла под влиянием великого Октября.

История знает немало поворотных моментов, определивших развитие человечества на многие последующие десятилетия. Центральным событием новейшего периода ее развития явилась Октябрьская социалистическая революция. Она стала кульминационным этапом истории XX века, и судьбы миллионов людей оказались связанными с ее грандиозными последствиями.

Послевоенный мир уже не был прежним. И в то время как менялось соотношение сил на мировой арене, в сознании людей происходил необратимый процесс переоценки ценностей.

Помочь людям в этот ответственный период и была призвана литература.

Само время диктовало задачи: разобраться в настоящем, переосмыслить прошлое, осознать перспективы будущего. Разрешение этих задач преломилось по-разному в творчестве английских писателей. Никто не был в состоянии ответить сразу на все основные вопросы времени. Это было невозможно. Но никто не мог и обойти их молчанием. Каждому предстояло многое понять и во многом разобраться. События эпохи обязывали к этому. Каждый искал свой путь. Одних эти поиски выводили на широкую дорогу современности, других заводили в тупик индивидуализма. Взгляды и убеждения формировались под влиянием событий военных лет, роста революционных настроений и активизации рабочего движения в послевоенной Европе, под влиянием сотрясающих буржуазные государства экономических кризисов. Каждый был не только современником, но в той или иной мере и участником мировых событий.

Было бы неверно утверждать, что уже тогда значение происходящего было осознано многими. Среди писателей Англии одним из первых, кто понял неизбежность нарастающего кризиса капитализма и смело высказал свои симпатии революционной России, был Бернард Шоу. Реакция других писателей старшего поколения была иной. Великий фантаст Герберт Уэллс разберется во многом гораздо позже. А пока, в годы войны, бросая в своих статьях смелые обвинения в адрес правительства и правящих классов, он оставался далек от правильного понимания истинной сущности происходящего. Но уже тогда он мечтал об установлении новых порядков в мире и в разгар войны создал сильный антивоенный роман «Мистер Бритлинг пьет чашу до дна». Одним из первых накануне и вскоре после окончания войны Герберт Уэллс посетил Россию. Но прежде чем вновь обрести себя как романиста, помогающего своим современникам разобраться в сложных проблемах эпохи, ему еще предстояло пережить длительный период блужданий. Впрочем, не ему одному… И не было ли направление последующих поисков английских писателей уже в какой-то мере предопределено той позицией, которую занимал каждый из них в момент, когда завязанный историей тугой узел событий ждал своего исхода?

Незадолго до окончания войны — в июле 1918 года — Джон Голсуорси обдумывал план своей дальнейшей работы над историей семейства Форсайтов. Мысль о продолжении «Собственника» и создании «Саги» он назовет впоследствии самой счастливой из всех посетивших его. — «Думаю, что то воскресение в июле 1918 года в Уингстоне, когда я внезапно почувствовал, что могу продолжать историю своих Форсайтов на протяжении еще двух томов, со связующим звеном между ними, было самым счастливым днем в моей жизни».

Ко времени окончания войны Джон Голсуорси переступил порог своего пятидесятилетия. Убежденный реалист, стремившийся с самых первых шагов в литературе изображать подлинную жизнь, он выступил с критикой мира собственников. Уже были созданы «Остров фарисеев» и «Собственник», «Братство» и «Фриленды», уже завоевали известность его рассказы и отличающиеся остротой проблематики пьесы.

Голос писателя продолжал звучать и в годы войны. Он звал прекратить охватившее мир безумие, в его статьях и воззваниях звучала тревога за человечество и вместе с тем его страшила возможность социальных перемен и сдвигов. Революция в России была воспринята им как грозное предзнаменование. И не случайно мысль о продолжении истории Форсайтов появилась у него вскоре же после нее. Уже в самом этом замысле крылись истоки и силы и слабости писателя. Не переставая критиковать буржуазный мир, он не хотел колебать его устоев.

Если писатели старшего поколения Шоу и Уэллс, Голсуорси и Гарди встретили войну, будучи людьми с уже сложившимся мировоззрением, то в сознании многих из тех, кому выпало стать ее непосредственными участниками, она породила не только гнев и ненависть к существующим порядкам, но и смятение, и страх, и ощущение своего бессилия перед лицом происходящего.

Все последние дни войны офицер британских войск связи Ричард Олдингтон находился в авангарде наступления. Он был одним из тех, кто принял на себя огонь заключительных кровопролитных боев, был контужен и вскоре после перемирия демобилизован.

Олдингтон ушел на войну добровольцем. Служил рядовым, командовал ротой… Война перевернула его представления о жизни, изменила его взгляды, пробудила желание рассказать людям всю правду о том, что он видел.

Его книги прозвучат страстным и гневным протестом против войны. Его героями станут ее участники. Он расскажет о гибели целого поколения и о трагических судьбах тех, кто остался в живых. Его книги будут проникнуты любовью и уважением к человеку, стремлением разобраться в причинах, порождающих его несчастья безграничным презрением и ненавистью к лицемерию i любых формах его проявления.

К концу первого послевоенного десятилетия начнут появляться книги Томлинсона и Сэссуна, Бланда и Грэйвса, станут широко известными стихи погибших в окопах первой мировой войны поэтов Оуэна и Брука. Они поведают правду о войне, в кровавые глаза которой им было суждено заглянуть.

И каким диссонансом этим скорбным и гневным нотам прозвучат книги тех, кто отнюдь не стремился раскрыть правду жизни.

В последние дни войны в одном из санаториев на севере Шотландии находился Сомерсет Моэм. «Это было чудесное время. Впервые в жизни я узнал, какое блаженство — лежать в постели. Просто поразительно, как интересно можно жить, не вставая с постели, и сколько можно найти себе занятий. Я наслаждался одиночеством в своей комнате с огромным окном, распахнутым в звездную зимнюю ночь. Она давала мне восхитительное ощущение безопасности, отрешенности от всего и свободы… Я даже огорчился, что мне разрешили вставать» [2].