Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном

Г-н д’Аршиак, объяснив, что первый выстрел был со стороны г-на Геккерна и что Александр Сергеевич Пушкин упал раненый, продолжает: “когда свидетели приблизились, то он, приподнявшись на месте, сказал: ’’Погодите”; и как оружие, которое он держал в руке, было покрытое снегом, то он взял другое, я мог бы сделать возражение, но знак, поданный бароном Егором Геккерном, мне попрепятствовал”. Олова Александра Сергеевича, когда он поднялся, опершись левой рукой, были следующие: “ Погодите, я чувствую еще себя в силах сделать мой выстрел”. Тогда действительно я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого, но я не могу оставить без возражения замечание г-на д’Аршиака, будто бы он имел право оспаривать обмен пистолета и был удержан в том знаком со стороны г-на Геккерна. Обмен пистолета не мог подать повода во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета А.С., усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его; никакого знака ни со стороны г-на д’Аршиака, ни со стороны г-на Геккерна подано не было. Что до меня касается, я почитаю оскорбительным для памяти Пушкина предложение, будто он стрелял в противника своего с преимуществами, на которые не имел права. Еще раз повторяю, что никакого сомнения против правильности обмена пистолета сказано не было, если б оно могло возродиться, то г-н д’Аршиак обязан бы был объявить возражение свое и не останавливаться знаком, будто от г-на Геккерна поданным; к тому же сей последний не иначе мог бы узнать намерение г-на д’Аршиака, как тогда, когда оно было выражено словами, но он их не произнес; я отдаю полную справедливость бодрости духа, показанной во время поединка г-ном Геккерном, но решительно опровергаю, чтобы он произвольно подвергнулся опасности, которую бы мог от себя устранить. Не от него зависело уклониться от удара своего противника после того, как он свой нанес.

Для истины рассказа прибавляю также замечание на то выражение: “Неподвижен после выстрела своего, барон Геккерн был ранен и упал также”; противники шли друг на друга грудью, когда Пушкин упал, то г-н Геккерн сделал движение к нему; после слов же Пушкина, что он хочет стрелять, он возвратился на свое место, став боком и прикрыв грудь свою правой рукой. По всем другим обстоятельствам я свидетельствую истину показаний г-на д’Аршиака.

С истинным почтением и прочее.

Подписал К. Данзас».

После объяснения камергера князя Вяземского подсудимый Геккерн, объясняя, что он реляцией о происшедшей между им и умершим камер-юнкером Пушкиным дуэли называет письмо, писанное секундантом его д’Аршиаком к камергеру князю Вяземскому, потому что в оном, как ему, Геккерну известно, описано подробно условие дуэли и все происходившее на оной по всей справедливости. Далее на вопрос Военно-судной комиссии о том, в каких выражениях заключались письма его, Геккерна, писанные им к Пушкину или его жене, которые Пушкин в письме своем к нидерландскому посланнику барону де Геккерну называет дурачеством, какие именно были условия дуэли и на чьих пистолетах стрелялись, подсудимый Геккерн отозвался, что, посылая довольно часто к г-же

Пушкиной книги и театральные билеты при коротких записках, полагает, что в числе оных находились некоторые, коих выражение могли возбудить его щекотливость как мужа, что и дало повод Пушкину упомянуть о них в своем письме от 26-го января к барону де Геккерну как дурачества, им (подсудимым) писанные; впрочем, упоминаемые записки и билеты были им посылаемы к г-же Пушкиной прежде, нежели он, Геккерн, был женихом. Причем добавил, что пистолеты, из коих он, Геккерн, стрелял, были вручены ему, Геккерну, его секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои.

Инженер-подполковник Данзас на предварительный допрос полковника Галахова и потом начально в Военно-судной комиссии объяснил:

1-е) что он обо всем предшествовавшем до 27-го января ничего не знал и, бывая редко у камер-юнкера Пушкина, от него ничего о сношениях его с бароном Геккерном не слыхал;

и 2-е) что 27-го января в час пополудни Пушкин, встретясь с ним, Данзасом, на Цепном мосту близ Летнего сада и остановя его, предложил ему быть свидетелем разговора, какой он должен был иметь с д’Аршиаком. Он, Данзас, не предугадывая никаких важных последствий, а тем менее дуэли, севши в сани Пушкина, отправился с ним. Во время пути Пушкин разговаривал с ним о предметах посторонних с совершенным хладнокровием. По прибытии к г-ну д’Аршиаку, жившему в доме французского посольства, Пушкин сам приступил к объяснению причин, побудивших его с ним, Данзасом, соединиться, и когда прочитал собственноручную копию с письма, писанного им 26-го января к министру нидерландского двора, то тогда только он, Данзас, узнал, что дело шло о дуэли и что вызов был со стороны Геккерна. Объяснив все причины неудовольствия, Пушкин встал и, сказав д’Аршиаку что он предоставляет ему, Данзасу как секунданту своему сговориться с ним, д’Аршиаком, изъявив твердую волю, чтобы дело непременно было кончено того же дня. Д’Аршиак тут же спросил его, Данзаса, при Пушкине: согласен ли он принять на себя обязанность секунданта? И он, Данзас, после такого неожиданного предложения со стороны Пушкина, сделанного при секунданте с противной стороны, не мог отказаться от соучастия, тем более что Пушкин был с детства его, Данзаса, товарищем и приятелем; к тому же он имел намерение и надежду, хотя весьма слабую, к примирению. Затем, по отъезде Пушкина, первый вопрос его, Данзаса, к д’Аршиаку был: «Нет ли средств окончить дело миролюбно». Но д’Аршиак, представитель почитавшего себя обиженным Геккерна, вызвавшего Пушкина на дуэль, решительно отвечал, что никаких средств к примирению нет, и предложил ему, Данзасу, постановить следующие условия: приехать соперникам в начале 5 часа пополудни за Комендантскую дачу и стреляться там на пистолетах. Расстояние между соперниками назначить двадцать шагов с тем, чтобы каждый мог делать пять шагов и подойти к барьеру. Никому не давать преимущества первого выстрела, но чтобы каждый дал по одному выстрелу, когда угодно на означенных пяти шагах до барьера, наблюдая, чтобы каждый стрелял друг в друга на одинаковом расстоянии, а в случае промахов с обоих сторон начать на тех же условиях. Наконец, когда к сим условиям д’Аршиак присовокупил: «Не допускать никаких объяснений между противниками», тогда и он, Данзас, согласившись на это, возразил, чтобы во избежание новых каких-либо распрей, не дозволить им самим объясняться; но при всем том он, Данзас, имея еще в виду не упускать случая к примирению, предложил со своей стороны, чтобы в случае малейшей возможности секунданты могли объясняться за них. По окончании разговора с д’Аршиаком он, Данзас, отправился к Пушкину, который тотчас послал за пистолетами, по словам его, на сей предмет уже купленными. В исходе 4-го часа они, Данзас и Пушкин, отправились на место дуэли, когда почти в одно время прибыли с соперниками, из коих д’Аршиак тотчас приступил к измерению расстояния, а засим и ему, Данзасу не оставалось ничего делать, как последовать его примеру. Барьер означен был шинелями секундантов; потом д’Аршиак и он, Данзас, зарядили каждый свою пару пистолетов и вручили по одному противникам, которые по знаку его, Данзаса, в то же время начали сходиться, и из них Геккерн, не доходя шага до барьера, выстрелил и ранил Пушкина, который и упал у самого барьера, и хотя они бросились было к нему на помощь, но Пушкин остановил Геккерна следующими словами: «Подождите, я чувствую в себе довольно силы, чтобы сделать свой выстрел» и, когда Геккерн стал на свое место правым боком вперед, прикрывши грудь рукой, тогда он, Данзас, подал Пушкину другой пистолет, ибо бывший у него первый при падении его забился снегом, и Пушкин, опершись левой рукой на снег, выстрелом ранил Геккерна в руку, от чего и сей последний упал; Пушкин же, бросивши свой пистолет в сторону, сказал: «Браво!». Видя опасность раны Пушкина, он, Данзас, с д’Аршиаком обратили на него все внимание: посадили его в сани и довезли до Комендантской дачи – расстоянием с полверсты от места дуэли, а оттуда в карете он, Данзас, завезши Пушкина на его квартиру, немедленно отправился искать медиков. В заключение Данзас присовокупил, что при произведенной дуэли, кроме его, Данзаса, и д’Аршиака, никого из сторонних не было, но сколько ему, Данзасу известно, знал об ней один только министр нидерландского двора барон Геккерн; в чем же сего последнего состояла прикосновенность, ему, Данзасу, неизвестно, ибо он и сам, как уже выше объяснено, в самый день дуэли был неожиданно взят Пушкиным, ни о каких других свидетелях и участниках не знает и письменных удостоверений представить не может.