Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

В окончательном виде перелом в споре о характере истины произошел после развенчания культа Сталина. Основной вклад в абсолютивизацию природы уголовно-процессуальной истины внес М.С. Строгович. Академик придал советской концепции объективной истины законченный вид, признал ее абсолютной истиной, уже безо всяких оговорок. Он всегда говорил, что целью уголовного процесса является именно раскрытие материальной истины, то есть установление виновности и назначение справедливого наказания [1286]. Но теперь акцент в понимании материальной истины был сделан им на соответствие того вывода, к которому пришел суд, тому, что было в действительности. В содержание материальной истины он включал конкретные факты, события совершенного преступления, которое исследуется по тому или иному уголовному делу судьями; указанное событие является фактом, независимым от сознания исследующего его судьи (как и следователя, и прокурора), и задача судьи состоит в том, чтобы правильно познать это событие, установить его так, как оно произошло в действительности. Установление в соответствии с действительностью события преступления, всех составляющих его фактов, действий совершивших его лиц есть достижение материальной истины. При этом материальная истина «есть истина абсолютная, если приговор суда полно и точно соответствует действительности, устанавливает факты так, как они в действительности произошли… То, что суд устанавливает в приговоре, должно быть абсолютно верно, не вызывать сомнений в своей истинности» [1287]. Он считал, что если «истина по уголовному делу не найдена, если преступление не раскрыто и преступник не изобличен… значит, следствие и суд не справились со своей задачей, допустили серьезное нарушение законности» [1288].

Идею об абсолютном характере объективной истины, достигаемой в уголовном процессе, подхватили многие процессуалисты, критикуя тот вариант концепции объективной истины, которая была связана с именем, прежде всего, А.Я. Вышинского и ассоциировалась со сталинскими репрессиями.

«Органы расследования и суда в своей деятельности по достижению истины как цели процесса, — поясняет Ц.М. Каз, — руководствуются марксистско-ленинской теорией познания» [1289]. Лицо, производящее расследование, и суд должны точно и полно познать картину совершения преступления, то есть установить истину. Данная истина должна носить характер объективной, то есть выводы следствия и суда о преступлении должны точно соответствовать тому, что было на самом деле, поскольку именно она более полно отвечала публичным интересам административно-командного аппарата, обеспечивая неотвратимость уголовной ответственности и следственной направленности процесса. Познание объективной истины — вот цель доказывания в советском уголовном судопроизводстве [1290].

Сторонники абсолютного понимания объективной истины утверждали, что если по делу может быть установлена абсолютная истина и нет никаких препятствий этому, то не только следует стремиться к познанию истины, но и по существу исключить даже самую малую вероятность недостижения этой цели. Так, И.И. Мухин указывал, что истина в уголовном судопроизводстве может быть только истиной абсолютной [1291]. Категория же относительной истины не может быть применима к характеру той истины, которую устанавливает суд своим приговором. «Неустановление или неполное познание судом тех или иных важных обстоятельств преступного деяния нельзя выдавать за относительную истину» [1292].

М.П. Шаламов писал, что достижение истины по уголовному делу состоит в установлении обстоятельств, которые и являются в последующем основанием для применения мер уголовного наказания к определенным лицам, поскольку они (обстоятельства) имели место в действительности. Под истиной понимается знание, правильно отражающее реальную действительность. Истина достигнута, если то, что суд признал установленным, имело место в действительности. И наоборот, суд не достиг истины, если то, что он признал установленным, не соответствует действительности, является ложным или ошибочным представлением [1293].

Позднее А.И. Трусов отмечал, что в борьбе с проявлениями беззакония и целью недопущения их в будущем в советской науке произошел перегиб в другую сторону: «Роль случайного фактора в процессуальном доказывании вообще стали сбрасывать со счета. Достоверное установление истины в уголовном судопроизводстве при этом некоторым стало представляться делом чрезвычайно легким… Порождая иллюзии наивного гносеологического оптимизма в отношении оценки познавательной ситуации в судопроизводстве, подобный подход чрезвычайно упрощает задачу установления истины по судебному делу, ведет к недооценке тех многочисленных факторов, которые могут как способствовать, так и препятствовать ее установлению» [1294].

Во взглядах советских ученых, полагающих, что в уголовном судопроизводстве истина имеет объективный характер, существовали нюансы: кроме тех, кто трактовал истину в уголовном судопроизводстве как абсолютную, были те, которые полагали, что объективная истина носит относительный характер [1295], третьи занимали компромиссную позицию, согласно которой истина является одновременно и абсолютной, и относительной [1296]. Всех их объединяло одно — уверенность в том, что на практике действительно возможно точное выяснение всех обстоятельств, имеющих существенное значение для правильного рассмотрения уголовного дела. Никто не ставил вопрос о вероятном характере объективной истины.

С этими советскими особенностями концепции «объективной истины» мы, конечно, не можем мириться. Они, на наш взгляд, не являются внутренне присущими для учения о материальной (объективной) истине. Их вполне можно отбросить и сделать открытой концепцию объективной истины для обогащения неклассическими представлениями о познании и доказывании [1297], таким путем придать ей новое качество — постнеклассической теории объективной истины, где бы уживались представления об адекватности знания действительности и в то же время согласованности, связанности приговора суда с другими суждениями, убедительности его решения с позиции правовой традиции, здравого смысла, ценностных суждений.

Нам претит абсолютизм, в какой бы из концепций об истине он не проявлялся. В том числе это касается и концепции объективной истины. Как справедливо отмечает Е.А. Карякин, «в уголовном судопроизводстве абсолютная истина видится нам «запредельно поднятой планкой», высоту которой невозможно преодолеть с точки зрения практической деятельности» [1298].

Оптимизм должен быть, но он не должен переходить в идиотизм. Теоретик не должен отрываться от действительности и помнить, что судят живые люди и объективная истина является продуктом познавательной деятельности, осуществляемой людьми. Судебная истина, естественно, должна быть «объективной», но не по причине абсолютного соответствия объективной реальности знания, полученного в ходе расследования и рассмотрения дела, а по причине веры судей / присяжных в то, что их знание может с высокой степенью вероятности соответствовать действительности.

Поэтому в дискуссии со своим современником — М.С. Строговичем — более прав оказался М.А. Чельцов. Он утверждал, что в полной мере истина никогда не может быть достигнута: «Мы отвергаем безусловную достоверность наших знаний. Вместо нее можно говорить лишь о высокой степени вероятности. Обычно в делах судебных удовлетворяются более высокой степенью вероятности» [1299]. Совершенно справедливо М.А. Чельцов указывает, что судебная достоверность основывается на приблизительных опытных обобщениях, ограниченной возможности использования правил формальной логики [1300].