Доказывание истины в уголовном процессе: Монография

Но классовый подход, идеологическая составляющая в модели доказывания истины были все-таки приоритетнее. Советские юристы даже не старались это скрыть. Но некоторые из них пытались облагородить социалистическое правосудие и его неблаговидные результаты, завернув их в риторическую обертку из учения об объективной истине, особенно яркой эта обертка была в виде концепта «абсолютной истины» [1274].

Впрочем, на первом этапе формирования советской концепции объективной истины была сильно представлена и классическая позиция, согласно которой судебная истина — это вероятное знание. Многими учеными в 1920-30-е годы материальная (объективная) истина трактовалась как вероятная истина. Так, А.Я. Вышинский полагал, что истина это установление максимальной вероятности тех или иных фактов, подлежащих оценке [1275].

С.А. Голунский считал, что истина это та степень вероятности, которая необходима и достаточна для того, чтобы положить эту вероятность в основу приговора [1276].

Показательной в этом плане является работа В. Громова и Н. Лаговиера, где они пишут, что «в области судебного исследования при оценке отдельных фактов, как доказательств, трудно бывает провести грань между достоверностью и вероятностью. Редки случаи, когда доказательства представлялись бы в таком виде, что у судьи составлялась бы уверенность, что в данном случае доказательства дают полную достоверность, то есть «высшую степень вероятности»… Судебные доказательства имеют содержанием индивидуальные меняющиеся человеческие, житейские отношения, обстоятельства и факты, которые к тому же проверить опытом, за редким исключением, невозможно. Таким образом, уголовно-судебную достоверность… можно рассматривать только как совокупность вероятностей» [1277]. Ими сочувственно цитировались такие писатели, как И. Бентам, Д. Спасович, Л. Владимиров.

Скорее всего, переход на более категорическую позицию по этому вопросу был предопределен модой на естественно-научный способ преобразования теории доказательств. Советские специалисты были одержимы идеей призвать научно-техническое знание на службу делу исследования преступлений и полного установления материальной истины. М.М. Гродзинский говорил о необходимости поставить на научную почву исследование и оценку доказательств, как личных, так и вещественных. Он считал, что научная объективизация оценки доказательств может произойти в результате применения знаний психологии, криминалистики, естественных наук [1278].

В. Громов и Н. Логовиер утверждали, что к числу «вспомогательных дисциплин, входящих в область криминалистики, следует отнести и учение об уголовно-судебных доказательствах или теорию доказательственного права» [1279].

Отсюда уже недалеко до полного отождествления судебного способа установления истины с естественно-научным. Гуманитарный слой снимался, оставалась голая схема, которую предлагала теория отражения, особенно в ее вульгарном изложении.

К тому же фундаменталистское, то есть радикальное материалистическое учение, исходящее из тезиса о возможности достижения абсолютной истины относительно явлений объективного мира, взявшее на вооружение марксистско-ленинскую теорию познания, на практике проявляло нетерпимость к инакомыслию в гуманитарной науке и оправдывало государственный монополизм в уголовно-процессуальном доказывании. Монополизм государства проявляется в организации судебной власти, обвинительной власти и даже в формах и процедурах организации защиты. Частное начало изгоняется со всевозможной тщательностью из сфер, где решаются вопросы, имеющие особую значимость для жизни общества, особенно из сферы правосудия.

Это подтверждается и практическими делами приверженцев учения об объективной истине: они на долгое время установили в науке свою монополию на обладание истинным знанием, подавляя с помощью средств репрессивного аппарата любые попытки инакомыслия. Ключевую роль в этом сыграли, на наш взгляд, М.С. Строгович и АЛ. Вышинский, создавшие идеологически выверенное учение об объективной истине как абсолютно достоверном знании о совершенном преступлении.

После разгрома «школки Стучки — Пашуканиса» (естественно, с позиций «объективной» — марксистско-ленинской истины) о связи инквизиционной / следственной формы и материальной истины постарались «забыть». На протяжении десятилетий создавался миф о советском процессе как демократическом, гуманном и справедливом, который на самом деле был инквизиционным, следственным и, конечно, негуманным, и недемократичным. При этом была искажена суть понятий, составляющих смысловое ядро состязательности — формальной истины, презумпции невиновности, целесообразности, диспозитивности и др. [1280]

Дальнейшее становление абсолютной истины происходило в обстановке сталинского классицизма, когда многие культурные артефакты достигли своей кульминационной, законченной формы. Очевидно, поворотным моментом для абсолютивизации понимания объективной истины стала дискуссия 1949 года, имевшая место в Академии наук СССР, о чем упоминает А.Я. Вышинский. Сам А.Я. Вышинский подтвердил верность своему взгляду о том, что объективная истина может быть вероятной. Хотя его позиция мало чем отличалась от взглядов сторонников новой концепции «объективной истины» [1281]. Достаточно ознакомиться с его работой «Теория судебных доказательств в советском праве», где он неустанно повторяет о том, что материальная (объективная истина) является принципом советского уголовного процесса [1282]. Более того, некоторые места позволяют сделать вывод, что он значительно более глубоко, чем некоторые современные исследователи, осознавал «практическое» значение этого принципа. В частности, он совершенно последовательно — в духе диалектического материализма — разъясняет и свое утверждение, сделанное в статье «Проблема оценки доказательств в советском уголовном процессе» (1937 г.), о том, что «условия судебной деятельности ставят судью в необходимость решать вопрос не с точки зрения абсолютной истины, а с точки зрения максимальной вероятности… тех или иных факторов, подлежащих судебной оценке». Он также утверждал: «Я и сейчас держусь этой же точки зрения. Требовать от суда, чтобы его решение было воплощением абсолютной истины, явно невыполнимая в условиях судебной деятельности задача… потому, что… нереальна попытка провести грань между истиной абсолютной и относительной… для диалектического материализма не существует непреодолимой грани между относительной и абсолютной истиной» [1283]. Вопрос о том или ином соотношении абсолютной или относительной истины в содержании объективной истины, как справедливо замечает А.Я. Вышинский, — это в конечном счете философский вопрос (схоластический, добавили бы мы) и его решение не должно колебать принципиального положения практического характера, которое состоит в обязанности суда и других государственных органов, ведущих процесс, принять все возможные меры для установления абсолютной истины, не считаясь ни с какими препятствиями [1284]. Естественно, что на пути к достижению этой цели отходят на второй план права личности, процессуальные гарантии их обеспечения. Инквизиционное положение об активной роли суда при представлении и исследовании доказательств также закономерно вытекает из концепции объективной истины: «Советский суд, в стремлении законными средствами открывать в каждом деле материальную истину, ничем абсолютно не ограничен. Более того, наш суд обязан выйти за границы предварительного следствия в случае, если оно почему-либо проведено без достаточной полноты, проявить инициативу в отыскании дополнительных доказательств, неправильно обойденных в стадии предварительного следствия, и самостоятельно всесторонне, объективно исследовать их, чтобы решить дело с учетом новых доказательств» [1285].