Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Обычно текст предваряют эпиграфы, посвящения, краткие перечни содержания. В качестве эпиграфов используются цитаты из литературных произведений, песен, они несут в себе и авторскую оценку: «Самое удивительное, что история, рассказанная им, оказалась правдивой» (Вальтер Скотт «Айвенго»). Или представляют собой краткий конспект данной истории («Брат»).

Традиционно описываются портретные характеристики персонажей и затем состояние их внутреннего мира. Появление рефлектирующего героя, второго основного персонажа текстов А. Слаповского, разрушает привычную конструкцию. В житейской истории «Талий» автор обращается к подсознанию героя, рассуждающего над словами жены, мимоходом бросившей ему «Давай разведемся». Герой практически вспоминает всю свою жизнь, начиная с того момента, как из Виталия стал человеком «с ласковым именем Талий», встретил свою жену, и кончая собственными похоронами.

История обрывается: «.Некоторым может показаться странным, почему я назвал это историей, – замечает сам автор, – ведь, в сущности, ничего не произошло – и это правда, это так, но, когда Талий в нескольких словах рассказал мне об этом, хмыкнул в заключение: такая-то, брат, житейская история, мне слишком запомнилось, в меня вошло – и жаль отказаться независимо от того, точно ли, нет ли, правда ли, нет.» Повествование отличается использованием неформальной лексики, клишированных выражений, например, встречающихся в сказке: «И я там был, мед-пиво пил, // По усам текло, а в рот не попало»; повторами, усиливающими авторскую мысль, формульностью.

Заметим также, что склонность писателя к игре, организации повествования как беспредельного текста, в который могут быть в любой момент включены новые отрывки (отсюда вытекает и смысловая незаконченность отдельных глав), приводят к многочисленным трансформациям героя. В повести «Дьяволиада» М. Булгакова, написанной в 20-е, подобные превращения были традиционными (метаморфозы Кальсонера). Обращение к традициям того времени становится для современных авторов своеобразной нормой, а М. Булгаков воспринимается как культовый автор. У А. Слаповского в романе «Я – не я» герой в течение одной недели стал и жуликом, и популярным певцом, и главой государства, и даже курицей, чудом избежавшей топора.

Изображение рефлексирующего героя также часто встречается в произведениях писателей 90-х. У А. Слаповского герой важен, потому что является одной из его ипостасей. И на читателя в ряде случаев обрушивается практически снежный ком разнообразных высказываний, рассуждений, предположений, истолкований, воспоминаний. Внешне они организуются как поток сознания или внутреннего монолога:

Ярко выраженное риторическое начало приводит к изменению функции читателя. М. Звягина полагает, что в заглавии цикла рассказов А. Слаповского «Книга для тех, кто не любит читать» он возникает на паратекстуальном уровне. Она также указывает, что читатель может быть действующим героем, упоминаться в тексте, появляться в функции собеседника через обращения к нему автора-повествователя. И здесь снова грань между автором-повествователем, рассказчиком и героем оказывается подвижной, что проявляется в смене интонаций.

Ироническая интонация принадлежит явно самому автору, более разговорная – герою, она нередко организуется как сказовая: «С одной стороны, грустно, а с другой стороны, вы его не жалейте, ведь никакого писателя нет, я его выдумал. Впрочем, тьфу ты, господи, не может же быть у Евдокимова, запутался я. Извините… »

Активная роль читателя в повествовании усиливается риторическими конструкциями. М. Звягина отмечает: «Риторические вопросы, апостроф, введение чужой речи создают эффект присутствия собеседника и активного взаимодействия с ним автора». В «Российских оригиналах» читатель выступает в двух ролях: адресата авторского послания и одним из объектов авторского исследования, представителем «уходящих типов уходящей эпохи». Исследуется такой тип, как «наиобыкновеннейший чудак». Иногда читатель предстает двойником автора.

Об остальных героях А. Слаповского можно сказать, что это типы, а не характеры. Соответственно, они совершают сходные поступки. Скажем, принимают ванну: «Настя лежала под взбитой мыльной пеной, видна была только голова» («Анкета»). И при этом рефлексируют: «Екатерина вытягивает ногу, покрытую мыльной пеной, и думает, что ведь много красивых женщин. Почему не она?» («Общедоступный песенник»).

Персонажи получают емкие и законченные характеристики номинативного свойства, в этом видна схожесть с драматургическим текстом. Портретное описание (или точнее упоминание) может быть построено на контрасте: «лицо было изящно и преступно» или сравнения: «Она пестра умишком, как пестр и дешев товар ее магазинчика».

Характеристика дается динамическая, по ходу действия, но подробная. Мы постепенно узнаем, что героя романа «Анкета» зовут Антон Петрович Каялов, он занимается составлением кроссвордов, когда-то служил в армии на Дальнем Востоке, учился в культпросветучилище, работал в школе, живет с сестрой и ее дочерью, не женат.

Одна из сюжетных линий связана с поисками Каяловым невесты, поэтому повествование постепенно насыщается действующими лицами. Однако описания внутреннего состояния даются лишь тем героям, кто проходит по всему пространству романа. В большинстве же случаев авторская характеристика минимальна и похожа на перечисление особых примет:

Интересно наблюдение Р. Арбитмана, отмечающего, что у А. Слаповского встречаются герои, чьи фамилии начинаются на «не» – Непрядвин, Неядов, Невейзер (в романе «Вещий сон»), и эти персонажи становятся «объектами авторских экспериментов». Действительно, иногда создается ощущение, что А. Слаповский управляет своими героями как марионетками, располагая их в условном пространстве. Ощущение условности усиливается замкнутостью места действий. Узнаваемость героев делает их и типами времени, и подчеркивает игру писателя: зачем что-то придумывать, если и так все давно сказано?

Отмеченные изменения в конструкции образа автора и его многофункциональность приводят к появлению многоголосия, проявляемого прежде всего в изменении форм авторской речи, в которой представлена не только речь автора и героя, но и реплики других персонажей.

Исследователи полагают, что подобный подход влечет за собой «смерть автора», разрушение авторского монологизма, в котором обычно и содержались основная концепция произведения, его философия, некие нравственные критерии и даже позиция. Казалось бы, при такой организации текста невозможна оценка, но А. Слаповский относится к тем писателям, которые любят время от времени выдавать поучительные реплики. По сути своей он морализатор: «С ненормальными людьми нет заботы вести себя нормально. Много подлостей вообще происходит от желания сделать кому-то приятное. Ведь приятное часто делается за чей-то счет. Я сам, кстати, достаточно в этом отношении подл». Используются разные языковые системы, в авторские описания активно вклинивается речь героя:

Подобное соприсутствие разных языковых слоев некоторые критики определяют как метастиль: «смотрел на нее печально и с невольной усмешкой грусти». Здесь приходится говорить об особой функции этих слов, участвующих в структурировании текста, выполняя и характерологическую, и оценочную, и повествовательную функции.