Мир человека в слове Древней Руси

Идея власти над человеком идет от церкви, идея владений — из выработанных веками феодальных отношений, сложившихся не на Руси. Значение языка патриаршей канцелярии в Константинополе, которая поставляла новые «государственные» термины, еще не до конца выявлено, но мы знаем, что многие позднее устоявшиеся термины пришли в книжный русский язык именно оттуда. Слово Русь сменилось словом Русия в XV в., но уже с московской грамоты 1517 г. известно и Россия, а это греческий термин Rōssía. Даже Великая Русь и Малая Русь находят полное соответствие в греческом языке патриаршей канцелярии (Фасмер, III, с. 522—523).

В начале XVIII в. безымянный переписчик «Повести о победах Московского государства» записал от себя в конце рукописи: «и державу ея, Московское государство, и вся грады страны Российския земли, в мире и в тишине сохрани... и противныя языки укроти, и вся врагы и супостаты под нозе покори благочестивейшей императрице нашей» (Пов. побед., с. 42). Повесть составлена в 1625 г., и слово государство было уже в употреблении; но только в начале XVIII в. Россия стала империей, закончив тем самым длительный путь собирания воедино земель и народов.

Начав с краткого и емкого Русь, завершили мы нашу историю иноземным словом империя; а сама последовательность появления слов такова: язык — земля — страна — государство — царство — держава — империя. Данные в этом перечне слова возникали одно за другим, отражая последовательную смену представлений о земле, стране, державе, поскольку каждый новый поворот понятия о новом в развитии социального и политического устройства необходимо требовал и нового термина. Иногда эти термины употреблялись недолго, их использовали (за неимением других) во вторичных значениях и притом не во всяком тексте, но все остальные служили долго, объединяясь одно с другим, при этом отчасти смешивались представления о действительном положении дел; когда сибирский летописец XVII в., говоря о государстве, смешивает слова государство, царство, царствие и держава, он имеет в виду одно понятие (Порохова, 1969, с. 78).

Но каждый раз, при любой смене названий термины, определявшие государственную власть, как бы отстают на шаг от действительного сложения новых социальных отношений. Бояр называют старейшинами, как в родовом быту, слово страны смешивают со словом земли, и сам государь московский, которого называли уже государем, понимал свое государство как вотчину и дедину, как хозяйственный двор, завещанный предками для правежа и оброка. Но получило московское государство мировое признание, начинали считаться с ним иноземцы — и стали Россию называть царством. Государь ее с Ивана Грозного — «царская его держава самъ» (1550 г.), потому что все больше и все настойчивее само государство понимается как объединенное общество, которое держится на верховной власти, на ней стоит и ею ведется. Царь с царской властью — «держава» народа, высшая сила правления. И с конца XVI в., особенно же в XVII в., стали попадаться в торжественных актах слова о российской, римской, светской и прочих «державах».

Чтобы проникнуться ощущением высшей власти, необходимо было при каждом новом возвышении ранга государственности заимствовать силу державства у абсолютного владыки — небесного царя. Господарь-государь — от слова господь, царь — от цесарь (небесный), держава — небесная сила, которая держит весь мир. Представление о божественной власти, недоступной уму человеческому, постепенно снижалось, растворялось в простом и житейском, в суете человеческих отношений, и, как только становилось привычным в сознании, верховная власть на земле перехватывала для себя и этот, очередной высший титул. Власть бога растворилась в своих мирских подобиях, создавалась земная держава — сила и мощь, и величие тоже (Кустарева, 1970, с. 121).

Средневековая иерархия предполагала многие степени власти, и царь-государь со своей державой только самая высшая из них. Одновременно множились и росли десятки чинов и санов — соответственно у светских и духовных — владык. Рассмотрим именования основных из них, которые укладываются в определенный хронологический ряд.

Самые древние социальные термины, сохраненные для нас летописью, являются словами, когда-то обозначавшими возраст жизни. Названия: старые, старцы градские, мужи воинские, отроки (у князя) и детские (у его воевод) — как бы выносятся из родового быта, в котором именно возраст определял социальный статус человека. «Повесть временных лет» показывает их роль в русском обществе, только еще выходящем из родового быта.

Однако как только организовалась система новых отношений, все слова стали приноравливаться к этим отношениям. Мы сталкиваемся здесь с одним интересным фактом языка. Став социальными терминами, слова со значением возраста сразу, видимо при жизни одного-двух поколений, сообразовались с новыми отношениями; все обозначения промежуточных возрастов утратились окончательно, и мы получили только две крайние — старый (старший) и молодший (младший). Старым могли назвать и кого-либо безотносительно к молодому, это — старейшина; старой может быть княжеская дружина, членов которой называют старшие мужи. Младшие же могут быть только в массе, в совокупной множественности — молодшая дружина. Не личность отдельного человека казалась важной при обозначении социальной ее принадлежности, поскольку вся социальная группа («люди») понимается как существующая монолитно, в едином круге прав и обязанностей. Новые социальные отношения образовались, но воспринимаются еще по старинке, как понимали их в родовом языческом обществе: мир на мир, сила на силу. Однако возникла уже возможность осознать подобное различие и выразить его признаки в определенном словосочетании. Пока еще это просто старшие члены рода: «и по малѣ времяни старии мужи правовѣрнии, иже храняху и дьржаху законъ» (Георг. стязанье, л. 191). Они и честь, и держава своего племени. Когда Иларион говорит о «внуке старааго Игоря» (Иларион, л. 184б), он имеет в виду прежнего, бывшего князя, хотя этот князь является всего лишь дедом Владимира. Для людей середины XI в. столетней давности князь, несомненно, является старым.

В «Чтении о Борисе и Глебе» слово старъ используется несколько раз. Сначала в прямом его смысле "старый": «бяше бо... дѣтескъ тѣломъ, а умъ старъ» (с. 5) — юность противопоставлена мудрости; «глагола пакы старый къ уныма» (с. 23) — юные и старики противопоставлены друг другу. Но только по отношению к сыновьям Владимира начинают употребляться степени старшинства, и слово старъ приобретает совершенно иной смысл. «Иже братъ ему старѣй на столѣ отчи сѣлъ» (с. 9), что хорошо, потому что старший умнее и опытнее; также и «братъ именемъ Ярославъ, и тъ же бѣ старѣй блаженого» (с. 14) — и тут никаких сомнений в праве престолонаследования нет. Однако «брата старѣйшаго Святополка, сѣдша на столѣ отьци» (с. 8), они не приемлют, хотя он и является самым старшим наследником отцовского престола (старѣйший — превосходная степень при старѣй, последняя была сравнительной степенью прилагательного старъ). Теперь простого старшинства по рождению недостаточно, и это сразу же сказывается при характеристике Святополка: он нарушил закон и «поконъ», потому что старшинство его в роде было относительным, только по мужской линии. Родовые связи ценились пока больше, чем единая цепь отцовского престолонаследия.

Тем не менее идея старшего как старейшего по возрасту уже начала свой путь, внедрялась в сознание. «Конюх старый» в «Русской Правде» — конюшенный староста, старший по княжьей конюшне, независимо от его возраста. Ярослав Мудрый, давший эту «Правду», уже понимает, что старый — не только по возрасту старший, но и по должности; и он сам моложе Святополка, однако сидит на киевском столе.