Мир человека в слове Древней Руси

Так государство стало царством, и тогда обозначилось расхождение в традиционных именованиях: государство — область правления и народ, в ней живущий; царство — форма правления.

Нужно сказать, что многие, и прежде всего славянофилы, противопоставляли понятия «земля» и «государство». Для них «земля, как выражает это слово, — неопределенное и мирное состояние народа. Земля призвала себе государство на защиту, ограждение... Отношение земли и государства легло в основание русской истории» (Аксаков, 1861, с. 10). Некоторое оправдание такому механистическому взгляду на развитие русской государственности можно найти в истории слов.

Вот самые истоки русской государственности конца XV в.: «инии мнозии земли, иже не стяжа мужства и погибоша, отечество изгубиша и землю, и государьство, и скитаются по чюжимъ странамъ бѣдне воистину!» (Пов. Угр., с. 518—520). Иные «земли» скитаются по «чюжим странам», оттого что лишены отечества, земли и государства.

Возникая, новые термины, перенесенные с обозначений совершенно иных государственных объединений, способны были создать представление об инородном, чужом влиянии на исконную «русскую силу», выраженную словом земля. Пусть нас не обманут слова: они только знак, но знак для внутренне изменившихся обстоятельств общественной жизни. Собирая под общей властью все русские земли, росло государство. Ведь еще Карамзин отличал средневековое русское государство, позднее — царство, от могучих европейских держав (Кустарева, 1970, с. 122).

С XI в. известно и третье слово, обозначающее верховную власть, — держава. «Тѣло крѣпится жилами, а мы, княже, твоею державою», — говорит Даниил Заточник. Долгое время в различных сочетаниях это слово присутствует как определение: «Державно и твердо», т. е. исключительно крепко, сильно (Евсеев, 1905, с. 22); «Вѣрнии князи наши державно побѣждають» (Сл. Борис. Глеб., с. 168) и т. д.

Держава — поддержка могуществом или силой, дарованная избраннику обычно божеством, потому что верховная сила находится все же у бога. «Да надѣяся на твою державу, поперу козни [дьявола]», — восклицает в молитве Владимир Мономах, а затем, вслед за ним, и еще несколько поколений князей — вплоть до Дмитрия Донского в его молитвах перед битвой на Куликовом поле. Держава — поддержка со стороны всемогущества, в боге видели люди «славу, и честь, и державу крѣпости и славы» (Жит. Вас. Нов., с. 579). Но держава не только у бога, у дьявола также — «страстная» или «адова», а также «бѣсовская» и всякая иная держава. Держава — то, что держит, таков прямой смысл слова в древнерусских текстах.

В Ипатьевской летописи этот корень встречается часто, особенно в галицко-волынском летописании. Летописец часто говорит, что кто-то «самъ хотяше землю всю держати» (л. 304), упрекает великого князя: «Всю землю рускую держачи, а хощещи сея волости» (л. 305), и, значит, волость и держание — разные вещи; галицкий князь Даниил говорит: «О мужи градстии! доколѣ хощете терпѣти иноплеменныхъ князии державу? — они же воскликнувше рѣша, яко: Се есть держатель нашь, господомъ данный!» (л. 262б, 1235 г.). Держава может быть и «самовластной» (л. 244), а ведь это уже равнозначно слову царство. Ярослав Мудрый в «Повести временных лет» еще под 1036 г. назван «самовластець русьстѣи земли» (Лавр. лет., л. 51) или, по другому списку, «единовластечь» (Ипат. лет., л. 56б), тогда как греческий император — «самодержець» (л. 13). «Власть» и «держава» еще различаются. Власть — это право, держание — власть. Много позже право и власть, смешиваясь, получают странное именование — соединение этих корней в произвольном порядке: властодержець (Сказ. Едиг., с. 254).

В Ипатьевской летописи, начиная с записи 1199 г., появляется и слово самодержец: «И толико лѣтъ мнози же самодержици придоша, держащеи столъ княжения Киевського» (л. 243). Самодержцем «вьсеи русьскои земли» именуется и Владимир Святославич — за то, что «святыимь крещениемь вьсю просвѣти сию землю русьску» (Сказание о Борисе и Глебе, по Успен. сб., л. 8б—8в). Во всех таких случаях самодержец — властитель (Срезневский, III, стб. 249), но это не русское слово, а калька с греческого autokrátōr. Это же слово активно употребляют церковные писатели XVI в. (Иосиф Волоцкий с 1515 г.), всегда в связи с тем, что говорят о власти, «иже от бога». Долго еще бытуют на Руси слова держава и держание в конкретном значении "владение" (то, что следует крепко держать).

Особенно часто в переводных текстах говорится о том, что нужно «держати царство» (Александрия, с. 53), «противящеся твоей державѣ, но боящеся царя перскаго» (там же, с. 51), говорится о «державе царства своего» (Памятники, т. 2, с. 264) и т. д. Царство держать пока еще значит то же, что волость держать, — управлять и править. Конкретное представление о держании «назначенного» на начальственный пост лица сохранялось довольно долго; еще в начале XV в. в «Сказании о Мамаевом побоище» передается речь Ольгерда, обращенная к Мамаю: «Да приидеть держава твоего царства ныне до нашихъ мѣсть!» (Сказ. Мамай, с. 46).

Таково развитие слова от конкретного образа о поддержке силой через представление о самой силе и власти к понятию о государстве-державе. Однако держава вполне определенно соотносится с волей бога в XII в.: «держава самовластна ко богу изваяная» (Михайлов, 1912, с. 408). В «Повести о Темир-Аксаке» при описании событий 1392 г. (когда Тамерлан подступил к стенам Москвы) сын Дмитрия Донского обращается к богу с молитвой, в которой есть такие слова: «Не попусти, господи, сему окаяному врагу поносити насъ: твоя бо держава неприкладна [т. е. ни с чем не сравнима] и цесарство твое нерушимо!» (Пов. Темир., с. 234); держава и царство понимаются тут еще как атрибуты бога; московский князь и в мыслях не держит сравняться с богом, а тверской князь Борис Александрович — «сей бо есть по бозѣ нашему граду держава и утверждение» (Сл. Фомы, с. 288). Держава остается принадлежностью, находящей выражение в форме притяжательности: «той градъ великъ и красенъ, а дрьжава угорьскаго царя» (Хож. Флорент., с. 488), «и приимшю ему скипетръ дръжавы земля рускыа, настолование земнаго царства, отчину свою — великое княжение» (Жит. Дм. Донск., с. 208), «и князя нам дай из своей державы!» — говорят новгородцы литовскому королю (Пов. моск., с. 380). Держава прежде всего — сила. «Но отложи весь страх и возмогай о господѣ, о державѣ и крѣпости его!» (Посл. Вассиан., с. 526) — тут говорится о силе и мощи весьма конкретно. По-видимому, по этой причине «самодержцем великим князем в державе его» впервые признали Василия I (Пов. Темир., с. 234, Сказ. Едиг., с. 244), поскольку, добившись независимости от хана, он сам стал держать свою землю; это еще не титул, а простое обозначение власти.

До XVII в. слово держава не употребляется в высоком значении "государство", но известно как одно из определений нового (царского) могущества. Слово прошло тот же путь терминологического сужения смысла, что и слова царство и государство: сначала это обычное и не всегда устойчивое указание на носителя власти (моя держава — "моя сила", мое державство — "мои права"); затем оно распространяется и на объект власти или права: все, мне подвластное, и есть моя держава. До конца XVII в. понятия о государственных интересах воспринимались сквозь призму царского дома: всё на Руси — наши владения и наши подданные; я — государь, господин, хозяин, и значит — держатель земель и царь над людьми.

Но, как в случае с «землей» и «страной» (у соответствующих слов стали различаться значения "территория" и "люди, на ней живущие"), властитель получает двуединую формулу власти и над землей (державу держит самодержец), и над людьми (царь-государь). Первый термин заимствован из Византии, второй появился в высоких церковных текстах и сначала выражал отношение человека к богу. Оба они — чужие, но в общей противопоставленности друг другу стали очень точно выражать сущность средневековой верховной власти, для которой народ и земля — разные объекты владения.