Мир человека в слове Древней Руси

Признак «земельного», выраженный прилагательным, в свою очередь, также изменялся, и притом постоянно, в смене своих значений повторяя все семантические преобразования слова земля. То, что у имени существительного происходило в незаметных смысловых уточнениях, у прилагательных каждый раз, при всяком повороте мысли, облекалось в самостоятельную и отдельную словесную форму, которая становилась четким обозначением вновь выделенного сознанием признака различения.

Как можно судить по старославянским и самым ранним древнерусским текстам (Словник, I, с. 670; Срезневский, I, стб. 975—976), последовательность наших прилагательных по времени их появления была такой; земль — земльскъ — земьскъ — земьнъ — земльнъ. Происходило постепенное развитие признака «земельного» от прямой притяжательности к форме самого общего отношения. Становятся ясными тексты, в которых сталкиваются две формы одного слова, например, приведенный в «Космографии»: «Вторый человекъ — господь с небесе, яко же земльный, тако и земнии» (Индикоплов, с. 161), в нем говорится о Христе из праха (земльный) и земном человеке. "Принадлежащий земле" или "к ней относящийся" — разные признаки, и это различие, когда-то неизвестное славянскому языку, постепенно проявлялось в значениях суффиксальных прилагательных, постоянно пополнявшихся новообразованиями. Земльский выражает большую принадлежность к земле, чем земский, а земной — меньше, чем земский. Прилагательное земльный, как форма искусственная и поздняя по образованию, не сохранилось в нашем языке, но взамен ему появилось новое: земляной. «Бѣ бо Володимеръ любя дружину и с ними думая о строи земленѣм и о ратехъ и уставѣ земленемъ» (в других списках вполне закономерная по смыслу замена: «земскомъ»); «и бѣ жива съ князи околними миромъ... и бѣ миръ межю ими и любы» (Лавр. лет., л. 126, 996 г.). В конце X в. Владимир думал об устройстве своих земель («о строи земленѣмъ») и о законе гражданском (земском — сказали бы позже, пока же говорят: земленѣмъ). Земля и государство еще неразделимы в общем понятии, не отличаются друг от друга, составляют нечто единое, так же, как и «мужи» Владимира — это одновременно и воины и он сам, как и понятие «мир» — "покой", но вместе с тем и "община".

Как можно судить по древнейшим текстам, различие между словами земный, земский и земльный постоянно осознавалось в Древней Руси. Значение прилагательного земльный конкретно связано с землей как почвой и прахом. Это слово восходит к утраченной краткой форме земль — первоначально притяжательному прилагательному: всё из земли и в землю уйдет. Другое притяжательное прилагательное, возникшее также из формы земль (переходный этап — земльскъ), скорее выражает уже отношение к земле, хотя его притяжательность также осознается еще весьма четко: земьскъ — тот, кто определенно относится к земле, но уже не как к почве-праху, а как к территории рода, общины, мира. О «земьских царях» говорит Иларион (л. 184а); сынам человеческим противопоставлены «языки земские» (Жит. Вас. Нов., с. 472), т. е. страны, населенные людьми.

Наконец, прилагательное земной в своих значениях совершенно отошло от исконного значения корня; «земной» противопоставлен небесному, но не по признаку праха или персти земной, а по признаку самого отвлеченного свойства. Земной в древнерусских переводах значит "такой, который стоит на другой стороне (противопоставлен «этому», данному, своему)". «И створи пиръ странамъ и боляромъ земнымъ» (Есфирь, I, ст. 3) — народам и людям этой страны; собраша «множество людей земных» (Есфирь, VIII, ст. 17) — этой страны; «силы собрашася земные» — этой державы (Флавий, с. 168); «свободи же земные гради» (там же, с. 180) — населенные пункты этой страны. Поскольку земля в это время означает еще преимущественно "почва", с почвой соединены и все остальные значения слов: этот край — земной, эти цари — земьстии... Тонкие переходы смысла сосредоточены в суффиксе, каждый раз новом, они распределены неравномерно в текстах разного типа: в высоком стиле предпочитают одни, в разговорном — другие. Но расхождения налицо, и по мере развития переносных значений слова земля определяются и формируются все новые оттенки качества: сначала просто земляной — такой, какой принадлежит земле, позже — принадлежащий роду (земской) и, наконец, земной — относящийся ко всему, что принадлежит этому миру. «Земной», а не небесный, «земляной», а не водный, «земский», а не вотчинный.

В составе глагольных основ корни земл- и стран- также вели себя по-разному. Оземьствовати — изгнать из родной земли или уйти за ее пределы (Срезневский, II, стб. 634), тогда как странствовати значило "посещать чужие земли": «хотѣлъ быхъ ходити живота своего и странствовати по земли» (Пов. Макар., с. 59), «странствуя за странствующаго Господа» (Патерик, с. 16) и т. д. На первый взгляд никакой разницы нет, в обоих случаях действие происходит за пределами «нашей» земли. Однако в те времена важно было обозначить и направление движения: из родной земли в постороннюю, или, напротив, из прочих стран в родную. И тут проявляется оценочная насыщенность слова: оземствовати — изгнать, лишить отчества, рода, всего, чем славен был человек. Противопоставленность представления о земле понятию страна была характерна для всего русского средневековья.

Значения обоих слов как бы фокусировались вместе всякий раз, когда эти слова употреблялись рядом. В 1237 г. «придоша от всточьны страны на Рязаньскую землю лѣсом безбожнии татари» (Пов. нашеств., с. 134), и дальше: «яко прииде слухъ про сихъ татаръ, яко многы земли плѣнуютъ, а приближаются рускимъ странамъ» (с. 160), «яко сии безбожнии многы страны поплѣниша: ясы, обезы, касогы... и приидоша на землю Половеческую» (с. 152) и др. Игры словами нет и в помине, в приведенных текстах отражается изменение перспективы в описании действий: движение извне внутрь описывается последовательностью слов страна — земля; особенно ясно это видно во втором примере, когда движение враждебных сил происходит извне, и с позиции этих сил русской названа не «земля», а именно «страна». Взгляд на «землю» с изменением точки зрения расширяется благодаря возможности выбора перспективы и оттого объективируется, постепенно становясь отвлеченным термином, уже мало связанным с конкретным понятием «моей» или «нашей» земли. Тамерлан «многи грады раскопа, многи люди погуби, много страны и земли повоева, многи области и языки поплени, многи княжения и цесарства покори подъ себе» (Пов. Темир., с. 232). Попарное сближение понятий показывает нам явную противоположность территорий («страны и земли») с их населением («области и языки») и политической властью («княжения и цесарства»). Три разных уровня власти показаны в аналитическом перечислении, как это и было свойственно в средневековых текстах тем понятиям, которые еще не получили родового обозначения.

Такая противоположность сохранялась долго и стала основой многих символических противопоставлений в литературе средневековья. Еще в начале XV в. совершенно четко различались понятия «Русь» и «Русская земля». Когда автору «Сказания о Мамаевом побоище» нужно представить русское государство извне, со стороны, во всей его целостности, в его отличии от других стран, Мамай идет не на Русскую землю, но обязательно на Русь. Дмитрий Донской говорит о Русской земле только до выхода его войск за пределы государства; перейдя границу, он также начинает говорить о Руси. И сам автор, верный своему правилу последовательно различать все явления и события, обычно говорит не собирательно о Руси, а конкретно о Русской земле, иногда еще перечисляя ее составные части: Московская земля, Рязанская земля, Залесская земля, Волынская земля и т. д. В одновременном использовании двух терминов с общим для них значением оказалось возможным передать впечатление монолитности (в противопоставлении отдельным русским землям) и впечатление ее удаленности (в противопоставлении позиции наблюдателя событий, который оставался на русской территории, и вышедших за ее пределы воинов). Сам автор «Сказания» никогда не говорит о Руси, но только о Русской земле, потому что именно он является тем наблюдателем, который не покидает пределов земли и, следовательно, выражает точку зрения русской стороны. Для позднейших переписчиков уже с XVI в. и особенно в XVII в. подобное противопоставление Руси и Русской земли становилось неясным: почему Русь — это московская, рязанская, даже новгородская и другие русские земли, вместе взятые? Поэтому в списках «Сказания» возникали исправления: «в Руси» на месте «земли московской» (потому что в XVII в. Русь-Россия и есть московская земля); напротив, в другом случае, выражение «и хощеть ити на Русь» заменяется сочетанием «на Русскую землю», потому что в XVII в. Русь во всей своей целости стала уже Русской землей.