Мир человека в слове Древней Руси

В переводе «Пандектов» болгарской редакции словам край и крайнее последовательно соответствуют русские конець и конечный (л. 202б, 293 и др.); таково еще одно слово, связанное с обозначением границы, — конъ. Конець и край — это свершение, завершение (Евсеев, 1897, с. 91), и в этом смысле слова равнозначны. Но есть и различие, которое важно было для древнерусского переводчика. Край — это бок, сторона, берег, тогда как конъ — совокупность всего: и границы, и края, и места, на котором стоит сам «кон». Ставить на кон — последняя ставка, ставить на край — еще не все потеряно. «Крайний» предел не так безнадежен, как «конечный», за которым нет ничего. Соответствующие прилагательные сохраняют эту разницу слов, внешне как будто похожих.

Есть и другие слова для обозначения порубежья. Было бы странно, если бы их не было. Для древних понятий, слишком конкретных, всегда привязанных именно к данной местности, к этому рельефу и к данным ориентирам, как раз и нужны различные слова. Вот типичная грамота XV в.: «Се купи Семене и Александръ... землю юрмолскую с притеребомъ [росчистью] в нижнемъ кону, и до Максимовы межи по рубежамъ у верхнеи конечь» (СлРЯ XI—XVII вв., вып. 7, с. 268). Грамота новгородская, поэтому слово коньць написано как конечь. Межа обозначает границу, которая проводится между соседями (это материальный знак границы), но и рубеж обозначает такой же знак (зарубка на память, вырубка на местности). Это то же, что грань, а впоследствии и само слово граница. В сущности, каждое из перечисленных слов со временем могло стать тем единственным, которое служило бы обозначением границы, но стало только одно (кроме слова высокого стиля рубежь). Межа и конец слишком конкретны в своих значениях, эти слова используются там, где нет нужды говорить о пределах государства.

В Древней Руси было иначе. «И смолняны на рубежь послашя проводити и [их]» (Пов. Лип., с. 116), а межа поначалу понималась и вовсе конкретно: «и доехаша сумежья срацынския земли» (Девг. деян., с. 30), а далее и «до сумежия греческие земли» (с. 38); «и дойде сумежия стратиговы земли» (с. 48) и подобные, т. е. до чужой земли; идут с той или с другой стороны, и ясно, что, пересекая границу, переходят ее с одной стороны, с одного сумежья, вступая в смежную землю. Смежный и сумежный — одно и то же по значению: «Уже бо многыа сумежныа странам нашим поплѣни и движется на ны» (Посл. Вассиан., с. 528). В Пскове 1607 г. рубеж и межа в одном ряду с такими словами, как лог, яма, гора, мох и др., даны в общей группе именований «земли» (Фенне, с. 41). Точно то же видим мы и в грамотах с описанием владений, отражающих тяжбы средневековых владельцев. Все очень конкретно и всегда понятно; «И на межахъ велѣти ямы копати и столбы ставити и всякие признаки чинити» (Улож. 1649 г., с. 123), «а будеть кто-нибудь на помѣщиковѣ землѣ... писцовую межу испортить и столбы вымечеть или грани высечеть или ямы заровняет или землю перепащет» (там же, с. 68) — все это видимые знаки границ, и потому в высоком и общем значении "граница" они не могли стать основными словами. После многих колебаний таким словом стало граница. Личное тут уже не подчинено роду, а всю совокупность лиц объединяет граница.

Мы установили, что в конкретном восприятии этой земли как территории постепенно возникает необходимость в особом слове, способном обозначить ее пределы. Этой потребности отвечало самое древнее из значений слова земля, но позже каждое из конкретных значений стало выражаться с помощью отдельных слов. Слова конъ, край, прѣдѣлъ сменяли друг друга, постоянно уточняя и представление о сущности пограничья — от слишком конкретного до самого отвлеченного, да притом еще и созданного под давлением чужеродной культуры. Сменяли друг друга и именования внешних знаков таких пределов; грань, рубеж, межа.., столбы, ямы — граница. Не род, не семья, а государство встает за пределами границ.

В XI в. «земля» понималась одновременно как место расселения и как род (народ), на нем живущий; до XII в. слово земля сохраняло еще значения, связанные с прежними родовыми отношениями.

Однако вместе с тем «земля» в Древней Руси еще не только своя земля, но и всякая другая, любая чужая земля, вообще земля. На протяжении XII в. постепенно устанавливается противоположность; «своя земля» — «чужая сторона».

Итак, слово земля означало и население данной страны, и вообще «мир людей», объединенных не только территориальной общностью. Землей могли назвать и рать, войско, выходившее в поле с данной земли (Сороколетов, 1970, с. 87—88); каждый раз отдельное значение многозначного слова зависело от семантики управлявшего им глагола. Многозначность позволяла свободно оперировать словом в тексте и всегда довольно точно передавать общий смысл высказывания.

Иларион в середине XI в. говорит: «Не в худе бо и невѣдомѣ земли владычьствоваша, нъ въ Русьскѣ, яже вѣдома и слышима есть всѣми четырьмя коньци земли» (Иларион, л. 185а). К этому указанию стоит прислушаться, потому что Иларион еще не различает ни «области», ни «страны» в тех переносных значениях соответствующих слов, которые позднее совпали со значением слова земля. Земля у него — и русская земля, и одновременно «место», на котором владычествует Владимир, но также и «весь мир», бесконечность пространства.

В русской летописи приводится вариант перевода пророчеств Мефодия Патарского, в котором сохраняется древнейшее слово мѣсто, а не сменившие его в других, более поздних версиях земля или страна: «Александръ взыде на восточныя страны до моря, наричемое солнче мѣсто» (Патарск., с. 88). Конкретное расположение, место, то´пос, противопоставлено неопределенной стране, которая, по общему смыслу выражения, может быть и землей, и стороной света, и всем миром вообще.

Владимир, отправляясь на завоевание Корсуня, говорит: «Сице створю: поиду в землю и пленю градъ ихъ» (Жит. Влад.), и это также показательно. Только что говорилось о граде Корсуне, о месте, где он расположен. Земля — это и есть место размещения вражеского города, нужно пойти в землю и покорить сам город. Можно было сказать: «И взя землю их» (Патерик, Хож. игум. Даниил., Флавий, Ипат. лет., Жит. Ал. Невск. и др.), идут «по чюжимъ землямъ» (Флавий, с. 254); до XII в. говорили о «той земли», о «чюжей земли», об «иной земли», как и о «своей земли», о «нашей земли», нет еще смысловой разницы между землей и страной, потому что сама земля понимается как пространство, а пространство — всегда иное, другое, не обязательно это. Говорят: «Прилежи паче закону, неже обычаю земли» (Ответы Ио., 3) — потому что закон действует в границах государства и вечен, а обычай народный еще не забыт в пределах родовой земли. Земля и люди, на ней живущие, в представлении славян одно и то же, и нет пока никаких понятий о государстве.

С XIII в. говорят уже не просто о «земли чюжей» или «своей», а о том, что кто-то «всю землю держаху» (Ипат. лет., л. 266), кто-то землею владеет или ее уставляет (Флавий, неоднократно) и т. д. На рубеже XII и XIII вв. произошло перераспределение значений старого слова земля. С одной стороны, потому, что появилось и вошло в обиход слово страна, и потребовалось различить слова страна и земля; с другой — продолжалось внедрение в смысл коренных славянских слов некоторых значений соответствующих греческих (прежде всего социальной и административной терминологии), чему, конечно же, способствовало развитие феодальных отношений на Руси. Греческое gḗ, которое славяне переводили словом земля, многозначно; это и "земля, суша", и "край, страна", и "земельное владение". В славянском языке земля — "поверхность (земли)" или "обрабатываемая почва". Можно предположить, что значения греческих слов постепенно вошли (сначала в переводных книжных текстах, а затем и как административные термины) в значения русского слова. Действительно, уже в ранних переводах сочетание своя земля (моя земля и др.) передает греческое gé batrís "отечество" (Меландр, с. 16), следовательно, является термином социальным. Заметим, что в середине XI в. Иларион говорит конкретно о «четырех концах земли», а не о «четырех сторонах света». Если «конъ» или «край» по крайней мере частью своей могли входить в состав «своей земли», «сторона»/«страна» — всегда чужая.