Мир человека в слове Древней Руси

Слово страна обычно употреблялось в текстах, которые описывали войны, походы, нашествия, «страна» и представлялась как сторона враждебная; связанное же с понятием власти, слово это всегда означало чужую землю. В какой мере это значение зависело от влияния византийской традиции?

Одним и тем же славянским словом страна переведены греческие gé "земля", éthnē "народ", glṓssa "языки" (Иполит, с. 26; и мн. др.), и, как мы уже говорили, страна — обязательно такое пространство, которое населено людьми. Не земля чужая важна в этом обозначении, а люди, на ней живущие. Но те же греческие слова имеют значение "край, предел", и слово страна в отличие от слова земля, обозначает не место, населенное людьми, а определенный, имеющий свои пределы край, населенный людьми. Страна не столь конкретно, как слово земля, в этом общем именовании соединены понятия территории и ее населения. «Слава моя идет по всѣи земли и по всѣмъ странамъ» (Девг. деян., с. 172). Земля одна, сторон может быть несколько; судя по древнерусским текстам — обычно четыре, причем каждая из сторон, по древним языческим приметам, имеет свой особый цвет и смысл: черный, белый, красный и желтый (т. е. золотой — север).

Но в столь же давних переводах страна также соотносится со словами село (chṓra), часть (méros), полъ и бокъ (péras): просто земля и просто грады (chṓra). Так, греческому méros соответствуют в переводах и часть, и страна, а кроме того, и край. Сплошной границы между территориями, как и прежде, нет, возникают и увеличиваются количественно обозначения разных пределов, конкретно-образный круг которых дополнен еще частями сторон: другая половинка, другой бок, другая сторонка — страна другая. Подобно тому и «земля» уже не существует как цельность поверхности, почвы, жителей и т. д., появилось новое объемное представление о том, что земля и люди, и все, что на этой земле, — не одно и то же, и каждое из этих явлений получило обозначение соответствующим словом. Горизонт распался на части, сгустился в определенных направлениях, проявились стороны благополучные и враждебные, плохие и хорошие. Еще Иларион говорил об «округъняя странахъ» (Иларион, л. 185а), а к концу XII в. слова страна и сторона постепенно разошлись в значениях. Мир расширялся потому, что теперь это было не просто «міръ», но и «свет», «вьсь миръ» или «весь белый свет». Слово земля как "весь миръ" также двузначно. С одной стороны, по всеи земли — это перевод греческого kósmos (Хрон. Георг. Амарт., с. 189), указание на пространство. С другой стороны, сочетанием вьсь миръ переводилось kósmos в значении "вселенная, весь подлунный мир".

Вместе с тем замена слова миръ словом земля показательна, поскольку «мир» раскололся на две, прежде нерасторжимые, части: мир как община, прежний род, и мир в значении "свет, вселенная". Столкновение двух равнозначных по смыслу оборотов — вьсь миръ и вся земля — оказалось решающим и потому, что с XII в. вполне определенно (но на самом деле еще и раньше) родовой мир превратился в мир общины, отечеством которой была земля, то место, откуда человек родом, а не мир.

В «Слове о Борисе и Глебе» говорится просто: «преславно прославляя всяко мѣсто и страны» (Сл. Борис. Глеб., с. 171), а немного спустя, в «Чтении» о тех же святых, говорится лишь о стране, и притом — об иной стране (Чтен. Борис. Глеб., с. 9). «Мѣсто» — это земля, поверхность; стороной, страною оно быть не может, но когда говорят о «странах иных», места-земли уже вовсе не упоминаются. В переводе «Пандектов» находим различение слов: «Богать нѣкто в странѣ нѣкоеи и купи собѣ село обону сторону рѣкы» (л. 184). Так слова сторона и страна разошлись в своих значениях, подобно словам ворог и враг, волость и власть и им подобным.

Когда говорят, что «великая княгиня Олга родися въ плесковской странѣ, в веси, зовомой Выбуто» (Жит. Ольги, л. 38б), речь идет о стороне, направлении по отношению к Киеву, никакого значения "страна (государство)" слово страна еще не имеет. То же находим и в летописях: «придоша половьци на Кыевскую страну» (Ипат. лет., л. 200б, 1173 г.) — в киевские пределы; «паде снѣгь великъ въ Киевской сторони, коневи до черева» (там же, л. 314) — в киевских землях. Когда говорится о странах арменской, варяжской, халдейской, греческой, александрийской, перской, сурской, македонской и всякой иной, летописец имеет в виду определенную сторону, в которой находятся эти места за пределами русских границ. «И повоѣваша землю Таноготьскую и иные страны» (Сказ. Калк., с. 509) — этот текст может уже указывать на разграничение значений слов страна и земля, но текст сказания написан в конце XIII в., когда четкое противопоставление «своя земля — чужая сторона» стало общепринятым. С этого времени слово земля очень долго употребляют обычно по отношению к своей земле; людей, живущих в ней, называют земцы (тоземцы), а страна — это чужедальная сторонушка, слово обозначает грани все той же земли, но чужой, относящейся к чуждым пределам. К моменту образования строгой оппозиции «страна» : «земля» территориальные признаки в отличие от признаков родовых уже сформировались вполне определенно.

Дальнейшее углубление смысла слова земля связано с ощущением разных сторон: окрест, посторонь, окольние, новые земли, неведомые для Руси, странные. Тот, кто живет в стороне, посторонь, тот странный, а тот, кто оттуда пришел, — странникъ, не менее опасный, чем всякий вообще странный человек, — он посторонний. Еще в XII в. возможны были русские формы сторонникъ (Устав. Влад.) на месте позднее привычного странникъ. Странным, например, представляется язычник-работорговец (Пандекты, л. 311), и в болгарском варианте перевода слову странный соответствует слово язычьныи. Древнерусскому переводчику странный кажется не просто как "чужой", это, скорее, "непонятный". В переводе «Пандектов» «чюжимъ убогымъ» русского списка (л. 286б) болгарский предпочитает «страннымъ и нищимъ»; то, что для древнерусского книжника было «щюже» (л. 277), для южного славянина — «странно», что для русского предстает как «внѣшьнѣ» (л. 287), для болгарина опять-таки «странно», как и русское «чюжой человѣкъ» (л. 294) — болгарское «странный»; и так последовательно: все чужое для болгарина по меньшей мере кажется странным, кроме, пожалуй, «чюжихъ женъ» (л. 324б) и «чюжей вѣры» (л. 302) — в этом случае и он сохраняет слово чужой. Ни жена, ни вера странными, т. е. посторонними, быть не могут. Странный, как и страна, — болгарское слово, ему соответствует русское сторонний. В XII в., зная это книжное слово, древнерусский переводчик пользуется им осторожно; слову странный он предпочитает конкретные по смыслу слова чужой, внешний, которые обозначали что-либо инородное.

Пришедший со стороны — чужой — может быть в ряде случаев враждебным. По аналогии и человек иной веры может стать «странным». В русском списке перевода Апостола 1220 г. (Слав. Апостол, с. 88) на месте bárbaros также стоит странникъ (в других списках варваръ); тому же греческому слову в древнейших переводах соответствуют страньнъ или страньскъ. Равным образом и слово xénos "чужой, необычный", но также и "странный" в разных переводах на славянский одного и того же греческого текста часто передается словами щюжь и страньнъ. Нет ли в этом прямой зависимости от значений слова в греческом языке, в котором уже сформировались переносные значения старинного слова?

Но вместе с тем вполне ясно, что во всех этих переводных текстах отражается древнее (народное) представление о «чужестранном» (искусственное образование, обязанное совпадению русской и церковнославянской традиций). Уже в XI в. возникло и постепенно развивалось новое отношение к «странному»: для христианина странникъ не совсем чужой человек. У игумена Даниила в начале XII в. «странныя на путѣхъ» (Хож. игум. Даниил., с. 13), «страньни пришельци» (с. 61) и просто «странници» (с. 13) странствуют по земле, спасая свою душу, и в этом не видели ничего странного.