Русский язык в зеркале языковой игры

(6) Я никого на свете не зарезал,

Напротив, резали меня редактора!

(Н. Глазков).

(7) Объявление. Выводим пятна и клиентов из себя (Журн. «Сатирикон»).

(8) Лучше заложить старую лошадь в маленькую повозку, чем новые часы в большой ломбард (Журн. «Сатирикон»),

(9) — Командир, в лесу белые!

— Не до грибов, Петя, не до грибов!

Каламбуры этой группы с достаточной отчетливостью делятся по своей семантике (а также и по синтаксическим особенностям) на две подгруппы. В первой подгруппе (см. выше (1)—(3)) обыгрываемые единицы «неравноправны» семантически и синтаксически разнофункциональны.

Во второй подгруппе (см. (4) — (9)) обыгрываемые единицы «равноправны». Это симметричные члены — (4); члены сочинительной конструкции — (5)—(6); в том числе стянутой (так наз. зевгма) — (7); компараты — (8); противоречащие друг другу реплики (часто — результат недоразумения) — (9). Эти разные синтаксические способы оформления каламбура семантически близки и зачастую могут заменять друг друга без резкого изменения смысла. Ср. приведенные выше (4) и (8) с (4а) и (8а):

(4а) Гости, у которых можно занимать, приятнее тех, которых надо занимать.

(8а) Он заложил старую лошадь в маленькую повозху и новые часы в большой ломбард.

Есть еще одна большая группа каламбуров, которая, на первый взгляд, резко отличается от всех рассмотренных выше. Это ошибки и намеренные переделки слов (ср: приматонна, генерал-от-инфарктерии, лживопись), а также переделки устойчивых выражений и «устойчивых текстов» — пословиц, поговорок, известных стихов, песен и т. п.:

Нам с лица не водку пить (Г. Малкин).

Без рубашки ближе к телу (В. Шишков).

Легко заметить, что эти каламбуры обычно допускают развертывание в сочинительную конструкцию (ср.: Это не примадонна, а приматонна, не живопись, а лживопись; Нам с лица не воду пить, и не водку и т. п.).

Тем самым, эти каламбуры, на вид особые, представляют собой, в сущности, эллиптичный вариант каламбура-«семьи», где один из обыгрываемых элементов опущен — в силу своей общеизвестности. Подспудно он присутствует и вступает в игру с основным, эксплицитно выраженным смыслом.

В отличие от каламбуров первой группы («соседи»), каламбуры второй и третьей групп кроме метаязыкового смысла, о котором мы говорили выше, содержат во многих случаях дискредитацию описываемого. Особенно характерна она для каламбура-«маски», ср.:

Бескорыстный человек!Защищает чужую диссертацию (Эмиль Кроткий);

У дам моих в купальне идут пренья О конституции- их благородных тел (В. Буренин).

[Переход от первоначального понимания, уводящего в мир политических дискуссий, к окончательному пониманию особенно подчеркивает бездуховность и самовлюбленность дам].

И наконец, каламбур-«маска» и особенно каламбур-«семья» содержат множество других добавочных смыслов, обогащающих буквальный смысл высказывания и нередко возводящих его в ранг философского обобщения. В «шутливой упаковке» непристойность становится допустимой шалостью, старомодная назидательность-мудростью, грубость —подтруниванием, тривиальность —любопытным соображением и, наконец, откровенная чушь — загадочным глубокомыслием. Почему это возможно? Видимо, потому, что кроме прямого, буквального, шутка включает богатый дополнительный смысл, который отвлекает читателя и усыпляет его критику. «Мысль ищет остроумной оболочки, так как благодаря ей мысль обращает на себя наше внимание, может показаться нам более значительной, более ценной, но прежде всего потому, что эта оболочка подкупает и запутывает нашу критику» [Фрейд 1925:178]. Один пример:

Верная Пенелопа ждала его [Одиссея], коротая время со своими женихами (...) Днем Пенелопа ткала, ночью порола сотканное, а заодно и сына своего Телемака (Тэффи, Древняя история).

Любопытно, что снижение требовательности касается не только смысла приведенного высказывания, довольно странного, но и его грамматической правильности. Ведь вообще говоря, сотканное не порют, а распускают, и мы это отметили бы, не будь концовки... а заодно и сына своего Телемака, которая развлекает и отвлекает нас.

Анализировать тонкую игру смыслов в каламбуре—дело сложное, почти безнадежное. Кажется, Анатоль Франс сравнил исследователя художественной речи с человеком, который ест апельсин, а потом на ладони рассматривает разжеванное, пытаясь понять, почему ему было так вкусно. С подобной же трудностью мы сталкиваемся, исследуя каламбур и пытаясь понять, почему «нам было так смешно». И все-таки попытаемся это сделать, хотя бы на нескольких конкретных примерах.

Смысловое взаимодействие обыгрываемых слов.

Возникновение добавочных смыслов

1. Начнем с примеров относительно простых.

(1) Она была завита, как овца, и так же развита (Эмиль Кроткий).

Читатель сталкивается с видимым противоречием— завита и развита (стадия «комического шока», о котором мы уже говорили). Ища выход из противоречия, он понимает, что на самом деле слово развита, в отличие от слова завита, определяет не состояние прически, а низкий интеллектуальный уровень описываемого субъекта. В результате описываемое лицо дискредитируется, а читатель испытывает удовлетворение оттого, что он лишен (как он полагает) этого недостатка,— подтверждением чего является правильное решение лингвистической задачи, содержащейся в каламбуре.

(2) — Какую музыку любит Андропов?

— Камерную.

Прилагательное камерный употреблено один раз. Откуда возникает двусмысленность? Первый смысл ('камерный = предназначенный для исполнения несколькими музыкантами') — индуцируется самой конструкцией («Какую музыку любит некто?»), и он оставался бы единственным, если бы речь шла об Иванове, Петрове, Сидорове, но поскольку речь идет об Андропове — председателе КГБ, возникает дополнительно второе осмысление прилагательного камерный, связанное с атрибутами его деятельности. Соотношение этих двух смыслов какое-то очень неопределенное, вряд ли это простое сложение: «Андропов любит камерную музыку, причем когда она звучит в тюремной камере». Цель говорящего не в этом. Его цель — выбрав тему высокого искусства, сделать особенно конкретным напоминание о причастности Андропова к репрессиям, дискредитировать его.

2. Приведем несколько примеров более сложных —с самыми краткими комментариями.

Ученье — свет, неученых—тьма. Автор, Эмиль Кроткий, устраняет тавтологич-ность пословицы Ученье —свет, неученье —тьма, дополняя ее смысл пессимистической характеристикой современного уровня образования.

Поэт фамильярно похлопывал Кавказ по его хребту [сверхфамильярность и самовлюбленность, граничащая с манией величия].

Морская качка была изображена художником с таким сходством, что при одном взгляде на картину тошнило. Затрагивается вопрос о соотношении искусства с действительностью. Сходство с реальностью считается зачастую достоинством, однако не всегда реальная жизнь и произведение искусства должны вызывать одинаковую реакцию. Под похвалой здесь искусно скрыто порицание.

Три приведенных и кратко прокомментированных каламбура принадлежат Эмилю Кроткому. Если Д. Минаев — признанный король каламбура XIX в., то королем каламбура советской эпохи следовало бы признать Эмиля Кроткого. Среди его каламбуров множество удачных — кратких и богатых по содержанию. Вот несколько примеров:

Она была тяжела на подъем, но легка на падение.

Дружба и чай хороши, если они горячие, крепкие и не слишком сладкие.

Он хотел развалиться в кресле, но кресло его опередило: оно развалилось.

Весна хоть кого сума сведет. Лед—и тот тронулся.

Однако даже у Эмиля Кроткого есть менее удачные каламбуры, семантически недостаточно богатые или недостаточно мотивированные, ср: