Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие
Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие читать книгу онлайн
В пособии систематически и последовательно описаны основные явления прозы 90-х годов ХХ в., представлены ведущие направления (фантастическое, мемуарное, военная проза, неомиф, историческая проза). Показано их бытование и трансформация в XXI в. В монографических главах рассматривается творчество ведущих писателей этого периода – А. Азольского, В. Аксенова, Ф. Горенштейна, А. Кабакова, В. Маканина, В. Пелевина, Л. Петрушевской, Д. Рубиной, А. Слаповского, А. Солженицына, В. Сорокина, Т. Толстой, Л. Улицкой. В приложении приведены литература, тематика самостоятельных работ, указатель имен.
Для студентов высших учебных заведений, бакалавров, магистрантов, аспирантов, преподавателей, учителей и всех интересующихся современным литературным процессом.
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
И, словно собравшись с духом, А. Солженицын начинает. Не с 30-х, а с первых революционных лет. Подступы к такой хронологии репрессий были намечены уже в «Одном дне Ивана Денисовича». Там упоминалось о политических заключенных, которые появились раньше 1937 г. Это, например, первый бригадир Шухова – «старый лагерный волк», который «сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет». Второй десятилетний срок сидит и «сын ГУЛАГа» бригадир Тюрин. Строит в голой степи Соцгородок высокий старик Ю-81, о котором известно, что «он по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно, сколько советская власть стоит, и ни одна амнистия его не прикоснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали».
Многое из того, о чем повествует А. Солженицын в «Архипелаге», было незнакомо читателю. Но не количеством и новизной фактов поразила книга А. Солженицына. Она открыла качественно иное понимание событий. Картины насилия, подавления свободы, унижения человеческой личности, выстроенные писателем в логическую цепочку, эмоционально поданные, доказывали основную авторскую идею. Писатель убежден, что, допустив насилие в качестве рычага истории, революция «красным колесом» прокатилась по России, принеся ей неисчислимые беды. В главах «История нашей канализации» (ч. 1), «Персты Авроры» (ч. З) писатель публицистически прям и пристрастен. Трактуя работы В. Ленина как теоретическое оправдание террора, автор прибегает к пропускам, воспроизводит только те части цитат, которые соответствуют его концепции. Его не вдохновляет мысль об идеалах революции, он сосредоточен на идее ее вины и страстно доказывает свою точку зрения [74].
В размышлениях А. Солженицына о смысле эпохи, трагической судьбе народа в XX в. формировалась иная философия истории. Она не просто противостояла общепринятым взглядам, но сокрушала основы того, во что многие люди верили, ради чего терпели беды и лишения. Очень точно почувствовал эту мировоззренческую и психологическую коллизию главный редактор «Нового мира» конца 1980-х годов С. Залыгин. Предваряя журнальную публикацию «Архипелага ГУЛАГ» кратким вступлением, С. Залыгин говорил в нем о свободе слова и естественности различных отношений к прочитанному как долгожданных явлениях литературной и общественной жизни. «…Александр Солженицын с его непоколебимым упорством нам нынче попросту необходим – мы должны его знать и слышать, а не знать и не слышать не имеем ни морального, ни умственного права» [75].
Определяя жанр книги, А. Солженицын дал ей подзаголовок «опыт художественного исследования». Исследование предполагает опору на достоверные факты и полную объективность. «В этой книге нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий», – пишет автор. Произведение отличается необычной даже для прозы Солженицына фактологической плотностью. Жанр исследования требует особого стиля, порой сухого, с обилием данных, цифр, аналитических выкладок. Все это в произведении есть, но при этом автор никогда не бывает бесстрастен, исследование сопровождается уточнениями, оценками, замечаниями, размышлениями. Таким образом, это особый тип художественного исследования. Художественность определяется не наличием или отсутствием вымысла, а постоянным присутствием автора, позиция и стиль которого являются определяющими в повествовании. Он производит отбор фактов, выстраивает их, анализирует, оценивает, выражает свое отношение. Иногда впрямую обращается к читателю, побуждая его к сопереживанию:
«И помните, помните, читатель: на верховный трибунал «смотрят» все остальные суды республики. Сколько еще по провинции закатают, это уж вы смекайте сами»;
«Не думайте, что если вы – сотрудник американского посольства по имени, например, Александр Долган, то вас не могут арестовать среди бела дня на улице Горького близ Центрального телеграфа».
Автор словно бы заставляет своего собеседника стать непосредственным участником событий:
«И вот – вас ведут»;
Тебя волокут за шиворот… а ты все заклинаешь про себя: «Это ошибка! Разберутся – выпустят!»».
Авторские интонации в произведении разнообразны. Довольно часто А. Солженицын использует иронию для выражения отношения к происходящему:
«Надо отдать должное органам: в век, когда речи ораторов, театральные пьесы и дамские фасоны кажутся вышедшими с конвейера, аресты могут показаться разнообразными».
Порой автор пародирует стиль речи, раскрывающей чуждое ему сознание:
«…Трудколлективы? Запретить! Еще чего выдумали – самоуправление в лагере!. Зачеты в первую очередь отменить! – что ж, судам вхолостую работать?»
Ирония переходит в сарказм, разоблачающий мифы массового сознания, как, например, в описании сцены ареста на вокзале:
«А вокзал снует вокруг – и ничего не замечает… Граждане, любящие путешествовать! Не забывайте, что на каждом большом вокзале есть отделение ГПУ и несколько тюремных камер».
Автор ведет полемику:
«Так восходило солнце нашей свободы. Таким упитанным шалуном рос наш октябренок – Закон. Мы теперь совсем не помним этого». «Одним словом, «мы живем в проклятых условиях, когда человек пропадает без вести и самые близкие люди, жена и мать… годами не знают, что сталось с ним». Правильно? Нет? Это написал Ленин в 1910 г. в некрологе о Бабушкине. Только выразим прямо: вез Бабушкин транспорт оружия для восстания, с ним и расстреляли. Он знал, на что шел. Не скажешь этого о кроликах, о нас».
Заметим, что А. Солженицын по-разному относится к революционерам и к невинным жертвам, «кроликам». Нередко Солженицын в присущей ему афористической манере формулирует обобщающие выводы: «Мы просто заслужили все дальнейшее».
Уже в названии произведения А. Солженицына заложено противоречие. Здесь сочетаются канцеляризм (аббревиатура ГУЛАГ) и географическое понятие (архипелаг). Соединенные вместе, они создают художественный образ, который по своей обобщающей силе станет одним из трагических символов XX столетия. Автор постоянно сталкивает мотив ирреальности, невидимости архипелага ГУЛАГ и реальные приметы времени, подтверждающие его существование: «Как попадают на этот таинственный Архипелаг? Туда ежечасно летят самолеты, плывут корабли, гремят поезда – но ни единая надпись на них не указывает места назначения».
А. Солженицын опровергает распространенную формулу «мы ничего не знали»: «Архипелаг этот чересполосицей иссек и испестрил другую, включающую страну, он врезался в ее города, навис над ее улицами – и все ж иные совсем не догадывались, очень многие слышали что-то смутно, только побывавшие знали все». В тексте книги образ Архипелага, существующего параллельно обычной жизни страны («совсем рядом, в двух метрах от нас»), приобретает все новые черты, формируя разветвленную образную систему. У Архипелага есть своя география: бесчисленные острова, на которых расположены лагеря, составляют его обширную территорию. Здесь живет по особым законам население – «могучее племя зэков». Есть у Архипелага и своя история.
Авторская концепция обозначена в названиях частей и глав книги, каждая из которых раскрывает те или иные черты образа Архипелага. Название первой части «Тюремная промышленность» подсказывает, что речь идет не об отдельных случаях арестов, а о системе политических репрессий, истоки и корни которой подробно исследует писатель. Часть вторая «Вечное движение», продолжая эту мысль, рисует отлаженную организацию потоков осужденных: «Корабли Архипелага», «Порты Архипелага», «Караваны невольников», «С острова на остров». Часть третья «Истребительно-трудовые» раскрывает авторский взгляд на историю лагерей в советскую эпоху, показывает «туземный быт», лагерные нравы.
На этом фоне кажется выпадающей из общей канвы часть четвертая: «Душа и колючая проволока». До сих пор движение сюжета определялось перипетиями судьбы каждого узника ГУЛАГа: арест – тюрьма – следствие – этап – лагерь. К четвертой части событие перестает играть сколько-нибудь заметную роль: все, что могло произойти, уже случилось, дверь в прошлую жизнь захлопнута, произошел «разительный переброс, перекид, перепласт из одного состояния в другое».
