Непереводимое в переводе

Что касается последнего из этих примеров — круиз, то мы согласны, что без него можно было бы обойтись, несмотря на то, что это не любое «морское путешествие» (БАРС), а лишь туристическое, увеселительное (Ож.); значит, и это слово может обогатить русскую лексику. Недавно оно попалось нам на глаза в «Крокодиле», под­твердив наше предположение: «Вот вернется иной из за­граничного крюиза и спросит...», «Крюизные сведе­ния сыплются из него, как пшено из худого мешка» (раз­рядка наша — авт.) ²; слово получило юмористическую окраску, а это ли не обогащение языка?

С другой стороны, не следовало бы «критерием по­требности» считать одну лишь возможность или невоз­можность замены заимствованного слова исконным. На­пример, среди указанных в работе К. Ф. Яковлева «нуж­ных» заимствований фигурирует космос; содержание ко­торого в том же словаре Ожегова раскрыто при помощи исконных русских слов «вселенная» и «мир». Несмотря на наличие двух синонимов, космос прочно вошел в рус­скую лексику и отвоевал в ней свое, присущее только ему место; произошло обогащение русского языка треть­им нелишним синонимом.

Вопрос о потребности/ненужности заимствований, исключительно важный для культуры языка, небезраз­личен и для теории перевода, во-первых, из-за близости заимствований к реалиям и, во-вторых, в связи с возмож­ностью засорения языка лишними, избыточными реалия­ми, а также «мнимыми реалиями», словами, возводимы­ми в ранг реалий без достаточного основания и соприка­сающимися очень тесно с «чуждицами» вообще.

¹ См. сб. Развитие лексики современного русского языка. М.: Наука, 1965, с. 114.

² Кр., 23.XI.1978.

29

Глава 3

РЕАЛИЯ   ИЛИ НЕРЕАЛИЯ

Проведенное последовательно сопоставление реалий с терминами, именами собственными, обращениями, от­ступлениями от литературной нормы, иноязычными вкраплениями, а особенно с элементами внеязыковой действительности и заимствованиями приводит нас к ес­тественному вопросу: как отличать реалии от нереалий и где граница между ними и перечисленными классами слов?

Сразу же отметим, что это совсем не риторический вопрос. Распознавание реалий путем отграничения их от иных слов не только представляет немалый теоретичес­кий интерес, но и имеет большое практическое значение: от его правильного решения зависит в значительной сте­пени выбор пути, по которому пойдет переводчик при пе­редаче данного слова и его окружения.

В плане содержания отличительной по срав­нению с другими словами чертой реалии является харак­тер ее предметного содержания, т. е. тесная связь рефе­рента— обозначаемого реалией предмета, понятия, явления — с народом (страной), племенем или, реже, с другой социальной общностью, с одной стороны, и исто­рическим отрезком времени, с другой; отсюда соответст­вующий национальный (местный) и/или исторический ко­лорит. При более пристальном рассмотрении окажется, что этот признак требует ряда коррективов, что необхо­дим учет иных особенностей реалий уже не в «общем пла­не», а в зависимости от того, что у нас, в нашей стране, есть и чего нет, что мы знаем или что нам чуждо, что для нас свое и что чужое?

Эта точка зрения, которая, казалось бы, должна су­зить границы реалий, внести некоторое уточнение, дает обратный результат: границы реалий делаются еще ме­нее определенными. Возьмем, к примеру, такое дерево, как пальма. В Болгарии пальмы не растут «на воле»; для нас это экзотическое дерево, уводящее мысль в стра­ны вечного лета, на коралловые острова среди безбреж­ного океана; не менее экзотичной будет пальма и для эс­кимоса, никогда, быть может, не видевшего ее. Но для жителей этих самых коралловых островов, тропиков и субтропиков это обычное дерево, очень полезное и нуж­ное, но столь же привычное, как для нас, скажем, слива.

30

С ДРУ^г°й стороны, для жителя пустыни или индейца с Амазонки такой же экзотикой будет снег — заурядное понятие для нас, не говоря уже о жителях Заполярья.

Представляя для теории перевода немалый интерес, вопрос о зависимости определения реалии от показате­лей «свой» и «чужой» не является тем не менее решаю­щим: нельзя на основании чуждости объекта причислять к реалиям такие слова, как пальма или снег, только по­тому, что в той или иной стране они не имеют «матери­ального покрытия» (а следовательно, и названия). На наш взгляд, такие слова, лишенные эквивалентов в том или ином языке, можно отнести к безэквивалентной лек­сике (БЭЛ) в плоскости данной пары языков и назвать их «экзотизмами» (но не реалиями), поскольку они, не являясь носителями колорита страны или народа ИЯ, придают лишь экзотический оттенок тексту на ПЯ (об экзотизмах см гл. 4).

Интересен и обратный случай, когда это «материаль­ное покрытие» несомненно есть, но в разных языках вы­ражено различными по широте охвата средствами. Здесь речь идет о несовпадении семантических полей двух язы­ков, когда неизбежно ставится вопрос о так называемой недифференцированной лексике. Не оста­навливаясь на вопросе в целом (он довольно подробно разработан в работе Л. С. Бархударова '), коснемся лишь тех его сторон, которые относятся к реалиям. Здесь как будто прежде всего в голову приходят термины родства и «экзотический иероглиф» Вл. Россельса: азербайд­жанская «хала», оказавшаяся попросту «тетей»² (см. ч. II, гл. 3).

В самом деле, поскольку речь идет об эквивалентах (.шла = тетя), вводить такую сомнительную реалию, ско­рее, опять-таки экзотизм, не имеет смысла. Но если учесть, что термины родства нередко при одном наимено­вании могут обозначать разные родственные отношения, для которых на ИЯ есть самостоятельные названия, то в каждом отдельном случае придется решать: всех ли, до­пустим, болгарских дядьев — чичо, вуйчо, свако (и вдвое больше диалектных и областных) — нужно переводить, или же тех или иных желательно сохранить в качестве

'Бархударов   Л. С.  Язык и перевод. М.: Междунар.    отнош., 1975, с. 78 и ел.

Россельс Вл.   Перевод и национальное своеобразие подлинни­ка, с. 169.

31

референтов реалий, имея в виду, что чичо — это брат от­ца, вуйчо — брат матери или муж тети, а свако — муж тети (сестры отца или матери), муж сестры? Или как быть, когда на ИЯ «есть два разных слова для отца де­вочки и отца мальчика»', или же особое слово бате (болг.) —для старшего брата, содержащее, кроме всего прочего, и характерную коннотацию (уважение к стар­шему) и высокую частотность употребления (в том числе и в обращении)?

Вопрос о принадлежности этих слов к реалиям и со­ответственно об их переводе следует решать с учетом некоторых черт, характерных для обозначаемых ими по­нятий. Во-первых, это повсеместное существование оди­наковых или приблизительно одинаковых родственных отношений (едва ли нужно говорить об исключениях, на­пример, о племенах, где родителями детей считаются все члены рода), присущих человеческому обществу вооб­ще; более или менее дробное, дифференцированное их обозначение обычно не связано с какими-нибудь особен­ностями, присущими реалиям. Во-вторых, они называют, подобно терминам, довольно точно эти родственные от­ношения; различия можно отнести главным образом за счет дифференцированности или недифференцированно-сти понятия в том или ином языке. И, в-третьих, благо­даря этому они допускают довольно верный перевод, ес­ли не эквивалентом, то путем описания и при помощи родово-видовой замены.

Все это приближает термины родства именно к тер­минам и позволяет руководствоваться при переводе пра­вилами перевода терминологической лексики. Но и это, разумеется, нельзя принимать за канон. Чтобы передать колорит казачьего быта, Л. Толстой вводит в свой текст диалектные бабуки, мамуки, дедуки и пр. (мы назвали эти слова локальными реалиями), мастерски вплетает их в ткань повествования, передавая вместе с тем различ­ные родственные (и неродственные) отношения. Напри­мер, младший брат Марьянки обращаясь к ней, называет ее нянюкой. В болгарском языке этот оттенок можно со­хранить, но при переводе на другой язык, в котором нет слова, обозначающего «старшая сестра», придется пере­водить бесцветным «сестра», теряя, таким образом, ха­рактерную деталь казачьих взаимоотношений — уваже­ние младших детей к старшим.