Серебряные крылья

«Что делает сейчас мать? Кто еще ушел на фронт из нашей Арбузовки? Как воюют друзья?

Неужели так быстро исполнилось предсказание Чуфарова? Ведь я его тогда спросил, что будет с

лишними, «заштатными». А он ответил просто, даже, кажется, и улыбнулся:

— Ничего особенного. Перелетим на фронтовой аэродром, и через неделю места освободятся.

«Точно! Вылет был с этого аэродрома!»

Память восстанавливается. И новые мысли приходят в голову. «Нечего отчаиваться. Ты же жив, у

тебя целы руки и ноги, нужно действовать, помогать своим бить врага. Нужно быстрее перейти линию

фронта и — снова в строй».

Мысль прервал грохот кованых сапог на крыльце и чужая речь.

Немец! Что делать? Неприятный холодок по спине, слабость в ногах. «Нужно спрятаться», — где-

то сверлит трусливая мыслишка.

Дверь отворилась. Я взял себя в руки.

— Русь зольдат?

— Найн, их бин шюлер, — ответил я твердым голосом.

— Шюлер?

— Я, я. Их лернте ин цеентен классе ин Москау. Эвакуирте, — с натянутой улыбкой показал я

немцу рукой, как я переезжал из Москвы в Тимашево.

Немец недоверчиво прищурился и спросил, сколько мне лет.

— Ахтцен.

Немец был ниже меня ростом на целую голову. Трудно поверить, что мне восемнадцать, что

учился в Москве в десятом классе.

Он подошел вплотную, снял с меня кепку и внимательно посмотрел на волосы.

— Гут! Матка — цвай ква-ква, шнель! — обернулся немец к стоявшей сзади тете Луше.

«Пронесло», — с облегчением подумал я, Спасли волосы, закрывшие рану.

Прямо на крыльце солдат заставил тетю Лушу общипать двух уток, положил их в вещевой мешок.

Лицо Лукерьи Степановны стало злым. Она всей душой ненавидела фашистов, которые пришли в ее

родное село.

Через несколько дней заботливые руки тети Луши и дяди Кузьмы поставили меня на ноги. Я начал

выходить во двор, а затем совершать и более дальние прогулки. Первое, что я решил сделать, найти

компас и пистолет.

Идем с Николаем к месту падения самолета. Узенькая дорожка меж огородов, поворот влево по

задам к пригорку, на котором слегка зеленеет смешанный лесок.

По дороге присоединяются ребята. Идем гурьбой, быстро. Идти легко — за ночь подморозило.

Ребята засыпают вопросами.

— Почему летает самолет?

— Почему упал быстрее, чем летчик?

— Что будем искать на месте падения самолета?

— Искать нужно часы, компас, пистолет и карту. Без этого не попасть к своим.

Ребята понимают и все горят желанием помочь.

Недалеко от леса, на пашне, неглубокая воронка. Вокруг щепки от разбитых плоскостей. Внутри

воронки торчат два БС — крупнокалиберных пулемета.

«Мигарек» ты мой, «мигарек», не оправдал я твоей надежды. Ты разбит, а я цел и невредим.

Прости меня. Постараюсь отплатить фашистам за все».

Где-то воюют наши. Самолеты взлетают, выполняют задания и приземляются на своих

аэродромах. Летчики дерутся под Москвой, и красавцы «миги» почти не имеют передышки. Страшно

захотелось к своим, в родной полк, к друзьям. Голова снова заныла, к горлу подступила тошнота.

На большаке километрах в двух показались немцы, несколько повозок. Ребята глядели на них

молча, с ненавистью.

Начали копать. Почти на полтора метра ушли вглубь. Попадались обломки агрегатов, приборов, но

того, что искали, не было. Стало ясно — работаем впустую.

Оставшийся и весь следующий день искали в лесу. Ни пистолета, ни карты. Нашли пару

фотографий. Они были у меня в планшете вместе с картой. А карты не было.

На следующий день женщины делили картофель и овощи между оставшимися в деревне

колхозниками. Мы с Николаем таскали мешки. А вечером снова пришел немец. На этот раз тетя Луша

выпроводила его без всякой добычи.

Метрах в двухстах от нашей избы, возле церкви, — большак. По нему в сторону Боровска из

Малоярославца на повозках проезжают немцы. В обратном направлении ведут пленных, наших

красноармейцев. Ведут на запад... Их около ста человек, охраняют четверо. Впереди офицер с хлыстом,

по сторонам — солдаты с автоматами.

Женщины бросают на дорогу хлеб, вареную картошку. Пленные поднимают, едят. Немцы не

препятствуют. Самим-то кормить пленных не хочется.

Куда их ведут, что с ними будет? Сердце сжимается от боли. Когда же наши остановятся? Неужели

немцы подошли к самой Москве? Никто не может ответить на эти вопросы.

Тетя Луша стоит рядом, всхлипывает. Всем жалко наших.

Вдруг один из пленных нырнул под сарай, а как только колонна прошла, выскочил и кинулся через

дворы в лес. Молодец!

В деревне да и окрест знали, что у Шурыгиных скрывается летчик. Дядя Кузьма уверял, что никто

не предаст, народ вокруг хороший. Так оно и было. Однако сколько можно отсиживаться в теплой

квартире? Я принял решение побыть еще несколько дней, чтобы совсем окрепнуть, и сразу в путь.

Мой план оказался вполне осуществимым, тем более что скоро нашелся и попутчик. Вот при каких

обстоятельствах это произошло.

Тридцать первого октября дядя Кузьма позвал в лес — для пчел нужен можжевельник.

Сразу же за огородами — пашня, стоит перейти ее, начинается кустарник, а за ним хороший

чистый лесок.

Идем быстро. Голова почти не болит, а от ежедневной физической работы и хорошего питания

окрепло тело. Дядя Кузьма еле успевает. Сворачиваем влево и по дорожке углубляемся в лес. Впереди

здоровенный куст. Вдруг он раздвигается, и нам навстречу выходит военный с пистолетом в руке.

— Здравствуйте.

Здоровается серьезно, басовито.

Дядя Кузьма вынырнул из-за меня, быстро подошел к военному с тремя кубиками на петлицах.

Перед нами стоял политрук. Ладная фигура в шинели затянута ремнями. Ремни сзади

перехлестывали спину и через плечи спускались на поясной широкий ремень с пятиконечной звездой.

Больше всего поразили звезда на фуражке и три кубика на петлицах. Сколько ни проходило людей

из окружения на восток — в такой военной выправке мы никого не видели.

Политрук переложил пистолет в левую руку, а правой крепко сжал сухонькую ладонь дяди Кузьмы.

Дядя Кузьма старый солдат. Пришлось воевать и с японцами, и с немцами. Конечно, ему приятно

было увидеть настоящего командира. И где — в тылу у фашистов. И как? В полном воинском

снаряжении.

— Может, переодеться принести? — на всякий случай спросил Кузьма.

— Нет. Двести километров прошел, а уж остальные дойду и так. — Голос твердый, уверенный,

спокойный.

— Кузьмой меня зовут, а это, это... — замялся дед, показывая на меня, и смешно заморгал

ресницами.

— Летчик, сбитый летчик, — поспешил я на помощь Кузьме Никифоровичу.

— Летчик? — подозрительно посмотрел политрук. Недоверчивые глаза, усталые, невыспавшиеся.

Лицо с желтизной, худое. Брови темные, широкие. Губы сжаты. — А звание? Откуда вылетал?

Немцы почти без колебаний верят, что деревенский парень. Неужели политрук не разберется, не

поверит мне?

— Сержант, — отвечаю. — Вылетел из-под Москвы двадцать второго октября.

— Летчик он, ей-богу, летчик, — подтвердил дядя Кузьма. — Одежда-то военная у нас спрятана.

Политрук медленно убрал пистолет в кобуру.

— Немцы в деревне есть?

— Бывают, но сейчас нет, — отвечаю я.

— А где сейчас фронт?

— Двадцать второго был на реке Нара, наверное, и сейчас там.

Политрук быстро вытащил из кармана маленький атлас офицера. Открыл нужную страницу.

Московская область, Москва, Наро-Фоминск, Боровск, Малоярославец. Дорога на Калугу. Села

Тимашево на карте не было. Но река Нара была.

— Вот и нужно идти через Балабаново с курсом сорок пять градусов, — сразу выпалил я. — Сорок

километров. Ведь это двадцатикилометровка?

— Да, но почему не идти точно на восток? — насторожился политрук.

— Смотрите, здесь два сантиметра до фронта, а на восток — три. Значит, на восток шестьдесят