Серебряные крылья

прояснилась: бензин основных баков израсходован полностью. Переключать на аварийный нужно на

высоте, а мы летим бреющим.

С трудом нагоняя Чуфарова, смахиваю со лба холодный пот. Перчатка разорвана, на левой руке

кровь. Это от крана, он очень тугой.

Но какие же выводы? Первый: малая высота ошибок не прощает, второй: запас горючего летчику

не помеха.

Идем на посадку. Летали час с небольшим.

— Молодец! — бросил Чуфаров через плечо и, согнувшись, пошел на КП доложить о выполнении

задания.

В тот день мы сделали по три вылета, а поспать нам фашисты не дали. Впервые за войну на

аэродром упали бомбы. Глухие взрывы потрясли стены. Где-то разлетелись со звоном стекла окон.

Действовали по тревоге быстро, энергично. Ангары — наш объект. Здесь мы должны находиться. И в

случае пожара выводить самолеты, тушить пламя.

К счастью, ангары остались целыми, а кругом шум и гвалт. Беспорядочными лучами фар и

прожекторов исполосованы и небо, и летное поле. Автомашины носятся во всех направлениях. Это

генерал Беляков — наш командующий принимает меры по борьбе с последствиями вражеского

нападения. Очень хочется туда, где нужнее наши руки, но нельзя. Приказ — закон, умри, а выполни. И

мы всю ночь пробыли в ангаре.

Утром пошли посмотреть, что же натворили гитлеровцы. Четыре небольших воронки на летном

поле. Сгорел какой-то сарай, который самим, давно пора сжечь. Ни раненых, ни убитых.

Таковы мои первые военные впечатления. К этому времени были выполнены последние

упражнения по переучиванию. Пора на фронт. С передового аэродрома прибыли представители

фронтовиков — Романенко и Алхимов. Оба небольшого роста, в сильно потрепанных кожаных регланах.

Держатся независимо, но к молодежи присматриваются: вместе воевать будем. Это мы понимали.

Романенко — командир эскадрильи, Алхимов — командир звена. У одного — орден Ленина, у другого —

Красного Знамени.

Из шестерки фронтовиков их осталось четверо: Романенко, Чуфаров, Алхимов и Коробков. Им

предлагали остаться в Центре переучивания. Но они отказались. Только с полком и только на фронт.

Какая сила толкала их на запад? Смелость, отвага, дисциплина? Совесть, может быть, или ненависть к

фашистам? Ведь они уже видели войну такой, как она есть, и стали коммунистами в первые дни боев.

Пожалуй, и первое, и второе, и третье. Но прежде всего сознание высокого долга. Страна в

опасности, так кому же, как не им — молодым, крепким, отлично подготовленным летчикам, —

защищать ее. Они видели больше нас. Видели зверства фашистов, видели смерть друзей, однополчан. Их

ненависть к врагу была безгранична.

И они не хотели оставаться в тылу, им нужно было своими глазами увидеть разгром врага.

Коробкова среди нас нет. Он на передовом аэродроме. Его наградили орденом, но тут же фашисты

сбили. Сбили на четвертом вылете за день. Трижды Коробков летал звеном на разведку, но пробиться не

смог. То шестерка, то восьмерка «мессершмиттов» встречала их у цели. Изрешетили хвостовую часть

самолета Романенко. Пришлось Коробкову лететь в паре с Алхимовым в четвертый раз.

Подбили зенитки, потом «мессеры». Выбросился с парашютом за линией фронта. Но не такой

летчик Коробков, чтобы не пробиться к своим. И пробился. Об этом нам рассказал батальонный

комиссар. Любил Шведов Коробкова, как сына. Тучей ходил, пока не стало известно, что жив.

Алхимов видел пожар на самолете друга, но не заметил, как тот выбросился с парашютом. На

какой-то момент забыл об опасности и на малой высоте был подбит немцами. С трудом перетянул линию

фронта и сел на пашню с убранными шасси.

А теперь Романенко и Алхимов готовятся вместе с нами на фронт. Туда, на передовой аэродром,

вскоре должен приехать и Коробков.

Перед вылетом на фронт митинг. Комиссар Шведов говорил о Москве, о вкладе москвичей в

оборону столицы.

Резервный фронт почти весь состоял из московского ополчения. Москвичи построили еще одну

линию обороны под Москвой.

Первая оборонительная линия проходила под Вязьмой, вторая — западнее Можайска.

Сейчас москвичи заканчивали третью — в 15—20 километрах от города. С севера она шла по

каналу имени Москвы, потом по реке Москве. Это была московская зона обороны, которую ни за что

нельзя отдать врагу.

Хорошо говорил Шведов. Побольше бы таких комиссаров.

Митинг проходил у самолетов. Новенькие «миги» стояли в линию, как бойцы, к которым

обращался комиссар. Всем было понятно, что отступать больше некуда, и каждый уже думал о грядущих

боях, о предстоящих полетах, в которых надо не отстать на взлете, не оторваться от группы, бить врага

нещадно, до полной победы.

После комиссара выступали летчики, техники. Все говорили об одном — нужно разбить врага

здесь, под Москвой. Ни шагу назад.

Командир полка был краток:

— Мы входим теперь в Западный фронт, командующий — генерал Жуков, его первый заместитель

— Конев, начальник штаба — Соколовский. Ваша учеба закончилась. Еще месяц — и вы бы стали

полностью подготовленными летчиками, но время не ждет. От каждого Родина вправе потребовать

выполнить свой долг. От нас она требует этого сейчас. Мы летим на фронт сражаться за Советскую

Отчизну, за родную Москву. Это почетная задача, и мы ее выполним.

Раздали оружие. Техникам — наганы, летчикам — пистолеты ТТ и по шестнадцать патронов.

Поставили задачу лететь на фронтовой аэродром. Первую эскадрилью (Баукова) поведет командир полка,

нашу — Романенко.

На старт, словно зеленые букашки, выруливают «миги» первой эскадрильи. Вот они тройками

начинают взлет. Первое звено, второе, третье, четвертое. Хорошо взлетели, собрались. Традиционный

круг над аэродромом, и командир полка лег на заданный курс. Там — запад, там — фашисты!

Ум настолько напряжен, что почти все выполняешь машинально.

Зеленая ракета! Это уже нам. Запуск. Хатамов убирает колодки. Быстро, но с оглядкой. Урок

получил на всю жизнь. Улыбаемся друг другу на прощание. Он прикладывает руку к пилотке, самолет с

рокотом выкатывается из капонира. Рокот обрывается. Рулить нужно на малых оборотах. Впереди слева

— Мовчан, мой командир звена, а еще левее — Гриша Барабаш.

Через несколько минут эскадрилья легла на курс. Идем на высоте 100—200 метров. Солнечная

сухая погода. До аэродрома посадки 150 километров. Двадцать пять минут полета, и мы — на фронте. Не

верится!

Над лесом начало «болтать». Чтобы лететь спокойнее, можно набрать высоту, но Романенко высоту

не увеличил. Чем ближе фронт, тем скрытнее должна быть посадка.

Скажи сейчас любому летчику: тебя ожидают впереди лишения, возможно смерть, — поверни

назад! «Нет, — ответит каждый, — мое место здесь, среди товарищей».

Колышутся по вертикали самолеты. Увеличивают, уменьшают, снова увеличивают дистанцию

ведомые. Но боевой порядок (а это уже не просто строй) остается целым, нерушимым.

Идем на посадку с ходу. Это моя первая посадка в жизни на фронтовом аэродроме.

Через несколько минут самолеты укрыли в лесу. Ни одной черточки, демаскирующей аэродром.

Просто поляна под Москвой.

Прилетевших обступили. Все радостные, возбужденные. Вопросы, ответы. Узнаем, что первая

эскадрилья не прилетела. Вскоре стало известно, что она произвела посадку на промежуточном

аэродроме.

И тут же приказ: в семь утра — готовность № 2. Будем сопровождать бомбардировщики под

Малоярославец.

Что первым делом должен сделать летчик на другом аэродроме? Поесть. Это правило нам поведал

Алхимов. Ведь кто знает, какое задание и когда получишь снова?

Столовая расположилась в цветочной оранжерее совхоза. Цветов не было, по центру в ряд стояли

столы.

— Ну-с, мое звено — ко мне! — приказал Мовчан.