Серебряные крылья

фронте. Его неоднократно пополняли летчиками. Но войны без потерь не бывает. Вот и сейчас в полку на

передовом аэродроме осталось шесть летчиков и всего четыре самолета. Пока мы здесь не переучимся —

они будут драться одни...

Да, нужно спешить, нужно быстрее встать в общий строй. Ведь их всего шестерка, шестерка

против беспощадного многочисленного врага, который рвется к Москве.

Николаев стоял в трех шагах от строя. Широченная грудь свободно вмещала в один ряд три ордена

Красного Знамени и огромную монгольскую звезду. Чего бы каждый из нас не отдал за один такой орден!

— Вы не обижайтесь на меня, — продолжал командир. — Трудно будет в бою с вашей

подготовкой. Вам бы годика два-три в строевой части побыть, вот тогда... Но не унывайте! Раз настал ваш

черед — будем воевать вместе. Отныне мы однополчане. Успех каждого боя будет зависеть от нашей

смелости, решительности и умения.

Вечером опять пришел Шведов. На этот раз комиссар рассказал еще об одном летчике полка —

Романенко. Он водил в бой Коробкова и Ллхимова. Это звено хоть и прилетало иногда с пробоинами в

фюзеляжах, но потерь не имело. Умел Романенко драться, научил этому и своих подчинённых.

Шведов рассказал о подвигах еще двух летчиков полка.

Двадцать четвертого июля командир эскадрильи старший лейтенант Орлов в воздушном бою с

двадцатью Ю-88 в районе города Белый сбил двух фашистов, таранил третьего и при этом погиб сам.

В этот же день младший лейтенант Шибаев, израсходовав боекомплект, таранил Ме-109. Самолет

был поврежден так сильно, что выброситься с парашютом летчик не смог и погиб.

Тяжелое время переживали авиаторы. Это была труднейшая проверка моральных качеств каждого.

Шведов ничего не приукрашивал, но и не пугал. Все понимали из его рассказа — хорошо будешь

драться, не собьют.

Первые полеты начали на следующий день. Командир полка взлетел на МиГ-3 и низко, над землей,

выполнил, весь комплекс сложного пилотажа. Мы наблюдали за полетами как зачарованные. Никто не

думал, что огромный, тяжелый «миг» может так легко выполнить сложные фигуры.

Летать начали на Ути-4, потом на МиГ-3. Вот тут и настали трудные времена. Дело в том, что

«миг» оказался довольно сложным в технике пилотирования на взлете и на посадке. Если не поставишь

левую педаль заранее чуть вперед — того и гляди поведет на взлете вправо. И все-таки иногда

уклонялись, но что поделаешь. Это была учеба.

Прошло несколько дней, и все молодые пилоты вылетели на «мигах», начали выполнять сложный

пилотаж.

Прибыли командиры эскадрилий — Бауков, Викторов, Оба капитаны и с орденами.

Как-то к нам подошел капитан Викторов. Светловолосый, стройный, среднего роста. Мы уже

знали, что он воевал в Испании.

Спрашивает у Гриши Барабаша:

— Какой налет на МиГ-3?

— Два часа четырнадцать минут.

— С кем дружишь?

— Вот с ним, — кивнул он в мою сторону.

— А кто, на ваш взгляд, лучше летает?

— Пожалуй, Богатырев, Вернигора.

Я подтвердил.

— Вот, смотрите, это он, — показал Гриша на выруливающий самолет.

«Миг» плавно начал разбег, потом чуть уклонился вправо. Не пробежал и ста метров, как

развернулся под 90°. Все с ужасом наблюдали за взлетом. «Забыл дать левую ногу!» А самолет тем

временем набирал и набирал скорость. Больше, больше! К моменту отрыва от земли летчика развернуло

еще градусов на 30. Так он и взлетел под углом 120° к старту. Но все же взлетел!

Викторов посмотрел на нас с укоризной. «Знатоки, психологи!» А нам-то действительно казалось,

что Богатырев лучший летчик. Однако полеты пришлось прекратить.

Через несколько дней начали летать строем. Мы с Гришей Барабаш попали в звено к лейтенанту

Мовчану. Почти украинское звено. Мовчан черный, смуглый, худой и высокий. Барабаш светлый,

краснощекий, пухлый и очень маленький.

— Ну-с, здравствуйте. Я ваш командир. Доложите обязанности ведомых.

Мы докладываем. Мовчан внимательно слушает и все время сверлит, сверлит небольшими

темными глазами.

— Ну-с, будем летать звеном.

— Ну-с, разрешите доложить ваши ошибки, молодой человек.

И не улыбнется. Очень серьезный. Показал, как на Ути-4 делать бочки. Ведь в авиашколе нас

учили по сокращенной программе, бочки и полупетли мы не выполняли. Более того, было подведено

обоснование: «В бою эти фигуры не нужны!» Но Мовчан все-таки показал, как нужно их делать, так

сказать, для общей ориентировки и умения определять положение самолета. В бою, мол, пригодится.

Однажды после полетов слышу, кто-то обращается ко мне:

— Васыль! Мамо приехала!

Это говорил Гриша. Радостно защемило сердце. «Неужели мама? Как же она меня нашла? Где

она?»

Если родился и прожил в Москве семнадцать лет, никуда не выезжал, кроме как в деревню, к деду,

трудно отвыкнуть от дома за один год. Все мысли в родном городе, с товарищами, друзьями.

— Ты знаешь, сынок, погибли оба Гордеева, Ермаков и Ваня Низов, — не успев поздороваться,

сразу сообщает мать последние новости.

Я потрясен известиями. Все погибшие ребята из нашего дома. А Гордеевы Борис и Николай даже

из одной квартиры.

Жалко Варвару Михайловну — их мать. У нее трое парней и три дочери. Вырастила всех одна.

Добрая очень, детей любит.

Когда была управдомом, накупила ребятам мячей, повесила волейбольную сетку: «Играйте,

веселитесь, ребята». И мы ее все любили.

— Как же это они?

— На передовой, в боях за Белоруссию.

Погибли в первых сражениях мои земляки. Злость на фашистов переходит в ненависть. Вот бы

сейчас штурмануть ту колонну, в которой двигаются на Москву эти убийцы!

— Видишь, мама, сколько хороших ребят погибло, пора и нам на фронт.

— Что ты, что ты! — замахала руками, а в глазах слезы.

Мать приехала в Москву из деревни за несколько лет до моего рождения. Отец работал дворником,

мать помогала ему. И в деревне работала, и в Москве. На заводе — сначала уборщицей, потом

револьверщицей, в войну — кладовщицей.

Уже больше двадцати лет в Москве, но по-прежнему произносит «кавхоз», «экуируется». Когда

поправляешь — смеется и не обижается, но стоит затронуть бога — страшно сердится. Нет, ее уже не

перевоспитаешь. Бывало, с братом успокаивались тем, что хоть новое поколение растет неверующим.

Мать гладит мои взъерошенные волосы и советуется: ехать ей из Москвы или не ехать? Ведь

немцы уже совсем близко.

— Лучше тебе уехать с заводом, мама, — советую я.

— А как же квартира, вдруг ты приедешь?

— В Москву меня никто не отпустит, не такое время. А с комнатой ничего не случится.

— Разве что так...

Понемногу я перепробовал все привезенные матерью гостинцы. Сначала рассердился: что я,

маленький! Но потом потянуло на сладкое. Четвертинку отдал обратно: «И не пью, и не положено».

Мать обрадовалась.

— Ну что ж, сынок, это хорошо. — А помолчав, добавила: — Так и продолжай. От алкоголю-то

никогда добра не бывало.

Она права. С отцом разошлась из-за выпивок. Одна воспитывала двоих сыновей. Потом брат умер

от менингита. Осталась совсем одна. Жалко мать, но время расставаться.

— Что ж, мама, пора прощаться!

— Что ты, что ты, так скоро?

— Надо, мама...

Посадил ее на поезд. В сердце что-то защемило. Не хватало еще самому расплакаться. Поезд

тронулся, унося с собой тепло материнской ласки.

Только на пути в городок пролетевшие над автобусом «миги» вернули к действительности.

«Летают парами. Не отстать бы от них».

...Грише Барабашу понравились московские вафли.

— Где это она достала?

— Не знаю.

— О чем ты думаешь?

— О Москве, об Арбузовке.

— О какой Арбузовке?

— Арбузовка — наш дом около ЦДКА. Знаешь?

— Нет... расскажи. Я в Москве никогда не был.