Серебряные крылья

Звено в строю, клин уходит в сторону. Роман показывает кулак. Наверное, это означает: «Не

увлекайтесь, не отставайте».

Опять покачивание, два крена вправо и пикирование вниз. Еще колонна. Совсем рядом. Три атаки.

Патроны все. Наверное, попадет от командира. Закон летчика: патроны до конца не расстреливай,

пригодятся на обратном пути. Может, пронесет? Волнует радость первого боя, удачных атак по врагу.

Пересекаем ленту Оки. Возвращаемся на аэродром. Самолет снижается, садится на три точки,

бежит по замерзшему грунту. Ноги работают быстро. Не успевает нос отвернуть от посадочного курса,

как педаль отклоняет руль поворота и костыль в обратную сторону, и все попытки «мига» юркнуть влево

или вправо остаются безуспешными.

— Молодец, — говорит Николаев, — готовься к повторному вылету.

В морозном воздухе разносится резкий голос командира эскадрильи.

— На гауптвахту посажу, — грозит Романенко Пете. Только что техники качали Петю на руках за

то, что он привез погнутые стволы пулеметов (стрелял но фашистам, а не в кого-нибудь!), а Романенко

ругается.

— Сжег пулеметы. Это же безграмотность. Вернигора, вы же знаете, что очередь из пулеметов не

должна превышать полторы секунды.

Я со страхом вспоминаю, что тоже вместо двух-трех секунд жал на гашетку пулеметов почти

беспрерывно. Почему-то у меня стволы остались целы. А у Пети...

И тут командир берется за меня.

— Почему не стрелял в первом заходе? Видел, куда я уходил от вас?

Что-то бормочу в оправдание. Глаза Пети начинают улыбаться. И не оттого, что знал, куда уходил

Романенко, Петя тоже не знал, а оттого, что Роман взялся и за меня.

— Эх вы! Котята слепые, не видели «юнкерса». Ушел в облака, не успел я его...

И Роман зашагал на КП.

— Не обижайся на него, — с восхищением глядя вслед командиру, успокаивает Петя, — он

справедлив.

— А я и не обижаюсь...

Техники быстро заменили на самолете Петра пулеметы «шкасы», и мы полетели к Кашире. Внизу

такие же немецкие колонны. Идут, идут на север. Откуда их столько?

После третьего вылета на штурмовку к самолетам подъехали Николаев и командир дивизии.

— Вот орел! Перешел фронт, сегодня вылетел после месячного перерыва и выполнил три боевых,

— доложил командиру дивизии Николаев.

Пожали мне руку и уехали. Очень было хорошо на душе. Хоть немного, но сумел отомстить

фашистам за свой первый неудачный вылет, за подбитый «мигарек», за Гришу Барабаша.

Вечером Петя рассказал о Коробкове, о вылете, в котором тот сбил «мессера». Он, оказывается,

знал уже все подробности.

А было так. Погода над аэродромом скверная, и на сопровождение «пешек» (Пе-2) вылетели

лучшие наши летчики: Романенко, Чуфаров, Коробков. За линией фронта погода улучшилась, набрали

высоту.

«Пешки» отбомбились, но на обратном пути появились немецкие истребители.

Романенко подал сигнал Коробкову: «Связать противника боем».

Миша резко разворачивается. После первой же очереди «мессер» падает. Но три фашиста

появляются в хвосте отставшего Коробкова. Горючего мало, чужая территория. Спасло отвесное

пикирование почти до самой земли. «Мессеры» отставали на пикировании. Но уже потом, если они не

теряли «мига» на пикировании, — держись. Полное преимущество на их стороне. Это был очень

рискованный прием, но Мише ничего другого не оставалось. «Мессеры» потеряли Коробкова, а может,

подумали, что сбит.

Скорость огромная, консоли вибрируют, антенна ходуном ходит, но держится «миг», не

рассыпается. От резкого вывода в глазах темно. На выводе самолет зацепил за верхушки деревьев. Но

Миша Коробков обстрелял на марше еще одну колонну и вернулся назад, когда его уже не ждали. Палки,

ветки вытащили из плоскости в радиатора, залатали отверстия в планере самолета — в снова в бой...

После трудных полетов мы с наслаждением отдыхали. В большой избе несколько коек. Вернигора

рассказывает, Петя Токарев слушает, улыбается. Стеснительный этот Петя. Вылетов больше, чем у

Вернигоры, замечаний никаких, но всегда молчит, словно ученик.

Зашел Шведов, такой же худой, как и прежде. Морщинки у глаз те же, но тогда они придавали

глазам хитрое, веселое с лукавинкой выражение. Сейчас же говорили об усталости, тревожных

раздумьях. И впрямь есть над чем подумать.

— Тяжело, ребята, тяжело, — начал комиссар без всяких предисловий. — Фашисты бросили и

танки, и мотопехоту. Но все-таки не те стали гитлеровцы — слабее, немного нам поднажать, и конец их

наступлению. А пока плохо мы воюем, плохо. Злости нет, умения не хватает.

И мы не обижаемся на Шведова. Сами знаем, что плохо воюем. Немец-то все продвигается.

Утром на КП командир полка кратко доложил обстановку. Фашистские войска продвигались к

Калинину и Туле. Всюду танки! Танки клещами охватывали Москву.

Рассвело. Идем с Петей Токаревым к самолетам: посмотреть, как там чувствуют себя наши

механики.

Мой механик Хатамов подсвечивал фонариком, а кто-то в это время возился в моторе. Это Крюков:

инженер по вооружению. Он сам всегда проверяет пулеметы. Бросил: «Норма!» — и пошел дальше.

— Ну как, Миша, дела? — спросил я механика.

— Хорошо, машина в порядке.

Под глазами у Хатамова синие наплывы. Он помогал Барсукову, у того не ладилось с тормозами.

Спрашиваю: «Сколько спал?»

— О! Много! Зимой легче найти время поспать, отдохну, когда летать будете.

Барсуков тоже сержант — механик Токарева. Его машина рядом, метрах в двадцати. Там Петя

Токарев, он осматривает самолет. Дружба дружбой, а служба службой. Закон в авиации жесткий: техник

готовит самолет, а осматривает, и принимает его летчик.

— Иди, командир, поспи. Видишь, туман, не скоро вылет. Отдохнешь — лучше немца бить

будешь, иди.

Хороший механик Хатамов. Много трудится, понимает, что жизнь летчика в его руках. Хотел

Романенко его к себе забрать, но, увидев выражение наших лиц, передумал.

...Из первого вылета не вернулся Юрченко, из второго — Савкин. Тяжело. Гибнут молодые. Опыта

мало. Добывают его в бою.

Петю Вернигору опять отчитывал Романенко. Зло, напористо. А Петя оправдывался.

— Говорил, что Бауков уничтожил зенитную батарею, поджег две автомашины с немцами и

заставил замолчать зенитно-пулеметную точку. Говорил?

— Да, говорил, но не совсем так. Мы летали: Бауков, Коробков и я. Штурмовали. А потом капитан

Субботин спросил меня — подтверждаю ли я доклад майора Баукова. Я ответил начальнику штаба, что

ничего не видел, но, возможно, сделал все это майор.

— Сделал! Не видел! Кому я толкую каждый день о честности, кому? Скоро всех немцев на бумаге

перебьете, а они жмут и жмут. Ты это понимаешь?

— Понимаю.

— Больше не говори того, чего не видел. Никогда не говори.

Романенко всегда суров и честен. Мы видели это, чувствовали и гордились командиром.

Однажды из штаба дивизии приехал майор. Николаев представил нам его и сказал:

— Танки прорываются в районе Клина и Венева. С ними ведут борьбу и танкисты, и пехотинцы.

Нужно им помочь. Майор расскажет замысел командования по борьбе с танками.

Задача поставлена, и все готовятся к вылету. Погода улучшилась только к вечеру. Приказ — лететь

в Тушино, враг рвется к Москве с севера. В ночь на 24 ноября оставлен Клин.

Мы летим в Тушино. Вернигора с Алхимовым, а я с Мовчаном. Полк разбит на пары. Погода

сложная, пробиться можно только парами.

До Тушино недалеко, но полет очень сложен. Вначале по «железке», потом через Москву в

Тушино. Мовчан нервничал.

— Держись плотнее, не потеряйся. Тут столько похожих ориентиров...

Только позже в полете стала понятна тревога Мовчана. Найти Тушино возле самой Москвы, где и

аэродромов, и железных дорог видимо-невидимо, оказалось очень сложной задачей. Да и погода дрянная