Психология внимания

Эскироль называл idee fixe каталепсией ума. Ее можно бы также сравнить с явлением из разряда движений — судорогой. Последняя состоит в продолжительном сжатии мускулов и зависит от излишней раздражаемости нервных центров, которую не в силах уничтожить воля. Idee fixe имеет причину аналогичную: она состоит в чрезвычайном напряжении, и воля на нее не действует.

II.

Idee fixe может быть названа хронической формой гипертрофии внимания; экстаз представляет острую форму последней. Нам нет надобности изучать во всей целости это необычное состояние ума, которое мы рассматривали в другом месте [66] с его отрицательной стороны — уничтожения воли; теперь мы рассмотрим его со стороны положительной, как экзальтацию умственной деятельности.

Сближение внимания с экстазом не представляет ничего нового: аналогия обоих состояний так велика, что многие авторы употребляли слово внимание для определения экстаза.

По мнению Микеа, это «глубокое созерцание с уничтожением чувствительности и прекращением двигательной способности». А. Мори выражается еще яснее:

Точно так же, как для idee fixe, для экстаза можно найти промежуточные ступени от нормального состояния. Люди, одаренные сильной способностью ко вниманию, могут самопроизвольно удаляться от внешнего мира. Недосягаемые для ощущений и даже для боли, они временно живут в том специальном состоянии, которое называется созерцанием. Так часто цитированный рассказ об Архимеде во время взятия Сиракуз, будь он даже фактически ложен, верен психологически. Биографы Ньютона, Паскаля, В. Скотта, Гаусса и пр. приводят многочисленные примеры умственного восхищения.

До изобретения хлороформа случалось иногда, что больные переносили болезненные операции, ничем не выражая ощущаемой боли, и сознавались впоследствии, что ничего не чувствовали благодаря тому, что с помощью большого усилия внимания сосредоточивали свою мысль на каком-нибудь предмете, окончательно их поглощавшем.

Не раз подобные же результаты вызывались и политическим фанатизмом, но везде и всегда точкой опоры является сильная страсть; это служит новым доказательством, что резкие и устойчивые формы внимания зависят исключительно от аффективной жизни.

Оставим в стороне промежуточные ступени и приступим к экстазу в резкой его форме; оставим также без внимания все другие проявления, как физические, так и психические, сопровождающие это необычное состояние, и займемся только одним фактом: крайне усиленной умственной деятельностью при сосредоточении исключительно на одной мысли. Это — интенсивное и заключенное в известные рамки состояние идей; вся жизнь сосредоточена в думающем мозгу, где все поглощено каким-либо одним представлением. Тем не менее, хотя экстаз и повышает до крайней степени умственную деятельность каждого индивидуума, он, однако, не в состоянии преобразовать ее. Он не может действовать на ограниченный и невежественный ум так, как действует на ум образованный и высокопарящий. Ввиду занимающего нас вопроса мы должны различать две категории мистиков. Для иных внутреннее явление состоит в возникновении господствующего образа, вокруг которого лучеобразно располагается все остальное (крестные страдания, зачатие, Пресвятая Дева и т. д.) и который выражается правильной последовательностью движений и речей: таковы Мария де Мерль, Луиза Лато, исступленная из Ворэ. У других великих мистиков ум, пройдя область образов, достигает чистых идей и останавливается на них. Впоследствии я попытаюсь показать, что эта высшая форма экстаза иногда реализует абсолютный моноидеизм, т. е. полное единство сознания, состоящее в одном только состоянии без перемены.

Чтобы воспроизвести это восходящее движение ума к абсолютному единству сознания, только слабое подобие которого представляет даже и самое сосредоточенное внимание, мы не нуждаемся ни в правдоподобных гипотезах, ни в теоретических и априористических рассуждениях. Я нашел в «Castillo interior» святой Терезы описание, следующее за каждой стадией этой прогрессивной сосредоточенности сознания, которая, начав от обыкновенного состояния разбросанности, принимает затем форму внимания, переходит за пределы ее и мало-помалу в некоторых редких случаях достигает совершенного единства интуиции. Правда, это единственный в таком роде документ, но одно хорошее наблюдение стоит сотни посредственных [68]. К тому же оно может внушить нам полное доверие. Это исповедь, написанная по приказанию духовной власти, создание ума очень чуткого, весьма наблюдательного, умеющего владеть словом для выражения самых тонких оттенков.

Прошу читателя не смущаться мистической фразеологией этого наблюдения и не забывать, что здесь анализирует себя испанка XVI столетия, руководствуясь мыслями своего времени и говоря свойственным ему языком; оно может быть передано языком современной психологии. Я попытаюсь сделать такой перевод, стараясь показать читателю это постоянно возрастающее сосредоточение, это непрестанное суживание области сознания, описанное на основании личного опыта.

Есть, говорит она, дворец, построенный из цельного алмаза, несравненной красоты и чистоты; войти в него, жить в нем — это цель мистика. Дворец этот находится в нашей душе, мы можем войти в него, оставаясь тем, что мы есть; но путь длинен и труден. Чтобы достигнуть этого дворца, надобно пройти семь обителей; путь лежит через семь ступеней «молитвы». В приготовительной стадии человек еще погружен в многообразность впечатлений и образов, в «светскую жизнь». В переводе: сознание следует своему обыкновенному, нормальному течению.

Первая обитель достигается «устной молитвой». Я это перевожу так: молитва вслух, произносимая речь, вызывает первую ступень сосредоточения, направляет рассеянное сознание на один определенный путь.

Вторая обитель — это обитель молитвы мысленной, т. е. здесь внутреннее сосредоточение мысли усиливается, речь внутренняя заменяет наружную. Труд сосредоточения дается легче: сознание не нуждается более в материальной поддержке слов, выговариваемых и слышимых, для того чтобы не уклониться в сторону; оно довольствуется туманными образами, знаками, развертывающимися в известный ряд.

«Молитва созерцательная» отмечает третью ступень. Здесь, нужно сознаться, я затрудняюсь в способе толкования. Я могу видеть в этой стадии лишь высшую форму второго момента, отличающуюся от него столь слабым оттенком, что он может быть оценен только сознанием мистика.

До сих пор еще существуют деятельность, движение, усилие; все наши способности еще работают; теперь же следует не думать много, а любить много. Другими словами, сознанию предстоит перейти из формы дискурсивной (рассудочной) к форме интуитивной (самосозерцательной), от множественности к единству; оно стремится из лучистого сияния вокруг одной неподвижной точки перейти в одно исключительное состояние громадной интенсивности. Этот переход не составляет ни следствия капризной воли, ни результата исключительного движения мысли, предоставленной себе самой; ему нужно увлечение могучей любви, «последний удар», т. е. бессознательное содействие всего организма.