Открыть ящик Скиннера

— А вы в это верите? — отвечает мне Каган.

— Ну, — говорю я, — нельзя полностью исключить возможность того, что мы постоянно находимся под контролем, что наша свободная воля на самом деле всего лишь отклик на определенный стимул…

Прежде чем я успеваю договорить, Каган ныряет под свой письменный стол — ныряет в буквальном смысле слова: вскакивает с кресла и головой вперед устремляется в скрытое под крышкой пространство, так что я его больше не вижу.

— Я под столом, — кричит он оттуда. — Я никогда раньше не залезал под стол. Разве это не акт свободной воли?

Я моргаю. Там, где только что сидел Каган, теперь пустота. Из-под стола доносится шуршание. Я несколько беспокоюсь: во время телефонного разговора, когда мы договаривались насчет интервью, Каган упомянул, что у него болит спина.

— Ну, — бормочу я, чувствуя, как у меня холодеют от страха руки, — наверное, это может быть и актом свободной воли, и просто…

Каган снова не дает мне договорить. Он не вылезает из-под стола и продолжает разговор, скорчившись там. Я по-прежнему его не вижу, до меня только доносится словно отделенный от тела голос.

— Лорин, — говорит Каган, — Лорин, вы не можете объяснить мое пребывание под столом ничем, кроме моей свободной воли. Это не отклик на поощрение или стимул: я ведь никогда раньше под стол не залезал.

— О’кей, — говорю я.

Мы некоторое время сидим молча — я в кресле, он под столом. Мне кажется, что я слышу, как эта противная собачонка скребется в холле. Мне страшно туда выходить, но и оставаться здесь я больше не хочу. Я раздираюсь между двумя возможностями, так что сижу совершенно неподвижно.

Как мне кажется, Каган несколько недооценивает вклад Скиннера. Ведь наверняка эксперименты Скиннера — даже если они вторичны — важны для современного мира и нашего стремления к лучшей жизни. В 1950–1960-х годах методы Скиннера начали использовать в государственных психиатрических лечебницах для помощи пациентам, страдающим тяжелыми психозами. Благодаря схеме оперантного научения безнадежно больные шизофреники оказались способны самостоятельно одеваться и есть, получая за каждую ложку поощрение в виде страстно желаемой сигареты. Впоследствии врачи стали применять такие методы, как десенсибилизация и погружение, позаимствованные из скиннеровского репертуара, для лечения фобий и панических расстройств; эти бихевиористские техники все еще широко применяются и явно сохраняют свою эффективность. Как говорит Стивен Косслин, профессор психологии Гарвардского университета, «Скиннер еще вернется, я уверенно могу это предсказать. Я остаюсь ярым его поклонником. Ученые совершают увлекательные новые открытия в области нервных субстратов, лежащих в основе открытий Скиннера». Косслин указывает на свидетельства того, что в мозгу существует две основные системы, ответственные за научение: базальные ганглии, паутина синапсов в глубине древних отделов мозга, борозды которого ответственны за формирование навыков, и фронтальная кора, та самая покрытая извилинами выпуклость, которая росла вместе с человеческим разумом и амбициями. Фронтальная кора, по гипотезам специалистов в области нейронаук, то самое образование, благодаря которому мы научились независимо мыслить, предвидеть будущее и строить планы, основываясь на прошлом опыте. Именно там рождается креативность и все ее удивительные проявления, но, как говорит Косслин, «только часть наших когнитивных процессов связана с корой головного мозга». Значительная часть научения, по его словам, «основывается на навыках, и эксперименты Скиннера побуждают нас искать нервные субстраты формирования этих навыков». Другими словами, Косслин утверждает, что Скиннер побудил ученых изучать базальные ганглии, повел их все дальше и дальше в глубины мозга, так что они, разбираясь в нервных сплетениях, выясняют биохимию, лежащую в основе поведения клюющих голубей, нажимающих на рычаг крыс и тех рефлексов, благодаря которым мы совершаем сальто-мортале летом на зеленой лужайке.

Брайан Портер, психолог-экспериментатор, применяющий разработанные Скиннером методы для решения проблем безопасности дорожного движения, говорит: «Конечно, бихевиоризм не порочен и не устарел. Скиннеровский бихевиоризм лежит в основе многих полезных социальных изменений. Используя соответствующие техники, мы сумели снизить распространение лихачества на дорогах; например, случаев пересечения перекрестков на красный свет стало на 10–12% меньше. Благодаря Скиннеру мы знаем, что поощрение эффективнее наказания в формировании желательного вида поведения. Техники, основанные на скиннеровском бихевиоризме, помогают огромному числу людей избавиться от фобий и тревожности. Открытия Скиннера открывают заманчивые перспективы и в политике, если только наше правительство окажется в состоянии это понять».

Моя дочка плачет по ночам. Она просыпается в поту, и сновидение медленно тает с пробуждением. «Тихо, тихо», — шепчу я, прижимая ее к себе. Ее пижамка влажная, темные кудряшки спутались. Я глажу дочку по головке, где уже закрылся родничок, касаюсь лобика, за которым фронтальная кора с каждым днем образует все больше связей, растираю затылок, где, как мне представляется, скрываются ганглии, похожие на клубки водорослей. Я по ночам обнимаю свое дитя, а за окном воет собака, напоминающая в лунном свете белый кусочек мыла.

Сначала дочка плачет потому, что бывает испугана: ей снятся страшные сны. Ей всего два годика, и ее мир расширяется с пугающей быстротой. Однако с течением времени она начинает плакать, желая, чтобы ее приласкали. Она привыкла к этим предрассветным объятиям, к ритму покачиваний, а за окном небо щедро усыпано звездами… Мы с мужем совершенно замучились.

— Может быть, нам следует скиннеризировать ее? — говорю я.

— Следует сделать что? — переспрашивает муж.

— Может быть, стоит прибегнуть к методам Скиннера, чтобы отучить малышку от плохой привычки? Каждый раз, когда мы подходим к ней ночью, мы осуществляем то, что Скиннер назвал бы положительным подкреплением. Нам нужно добиться, чтобы привычка угасла благодаря тому, что мы уменьшим, а потом и прекратим свои отклики.

Эта беседа с мужем происходит в постели. Мне самой удивительно, как гладко я выговариваю термины, введенные Б. Ф. Я рассуждаю совсем как эксперт. Говорить на языке Скиннера так занятно! Хаос побежден, мы снова высыпаемся.

— Так ты предлагаешь, — говорит муж, — чтобы мы просто позволяли ей плакать, пока она не наплачется и не уснет? — Голос его звучит устало. Всем родителям знакомы такие споры.

— Нет, — говорю я, — послушай! Нам не нужно, чтобы она наплакалась. Нужно создать строгую последовательность уменьшающегося подкрепления. В первый раз, когда она заплачет, мы подойдем к ней на три минуты; в следующий раз — на две. Можно воспользоваться секундомером. — В моем голосе звучит возбуждение… или это все-таки тревога? — Потом мы постепенно будем увеличивать время, в течение которого мы позволяем ей плакать. Очень, очень постепенно. Так мы в конце концов добьемся угасания привычки благодаря угасанию откликов. — Говоря это, я вожу пальцем по простыне; она имеет рисунок в клетку, который раньше казался мне умилительно деревенским, а теперь напоминает используемую в лабораториях бумагу для самописца…

Мой муж смотрит на меня — настороженно, следует добавить. Он не психолог, а если бы был таковым, то принадлежал бы к школе Карла Роджерса [11]: у него мягкий голос и мягкие движения.

— Не знаю… — говорит он. — Чему именно, по-твоему, мы ее так научим?

— Спать ночью в одиночестве, — отвечаю я.

— Или, — возражает он, — обнаружить, что когда ей требуется помощь, мы не обращаем на это внимания, что когда возникает опасность, реальная или мнимая, нас рядом не оказывается. Это не такой взгляд на мир, который я хотел бы привить дочери.

Впрочем, спор я выигрываю. Мы решаем скиннеризировать нашу дочку, хотя бы только потому, что остро нуждаемся в отдыхе. Вначале это кажется ужасно жестоким — слышать, как она зовет: «Мама, папа!», укладывать в кроватку, когда она протягивает ручонки в темноту, — но мы выдерживаем характер, и все получается как по волшебству, точнее, по науке. Через пять дней наша крошка ведет себя, как обученный нарколептик [12]: стоит ей коснуться щекой подушки в кроватке, как она беспробудно засыпает на десять часов, и ночами нас никто не беспокоит.