У радости тысяча имен

Вы не можете быть присутствующим, если верите в то, что должны чувствовать чью-то боль. Если, скажем, на кого-то наезжает автомобиль и у вас возникает мысль, что вы должны почувствовать то же, что и человек, оказавшийся под колесами, вас может парализовать. Но иногда в подобных ситуациях ум теряет способность к проецированию, и тогда вы не думаете, а просто действуете. Вы подбегаете к машине и приподнимаете ее, даже не успев подумать: «Это невозможно». Все происходит за доли секунды. Кем бы вы были без вашей истории? Человеком, приподнявшим автомобиль.

Печаль всегда есть знак того, что вы верите в стрессовую мысль, которая не является для вас правдой. Это действует на вас угнетающе, вы чувствуете себя плохо. Печаль нерациональна, хотя житейская мудрость пытается убедить вас в обратном; будучи неестественной реакцией, печаль не способна вам помочь. Она указывает на то, что вы утратили связь с реальностью, утратили осознание любви. Печаль — это воина с тем, что есть. Это проявление гнева. Вы испытываете печаль, только когда спорите с Богом. Когда разум ясен, нет никакой печали. Не может быть.

Если вы воспринимаете потери в духе смирения перед тем, что есть, вы испытываете глубокое блаженство и радостное возбуждение от предвкушения того, что же последует за утратой. Как только вы исследуете свои мысли, как только вы увидите стрессовую историю такой, какая она есть, уже ничто не сможет причинить вам боль. Вы поймете, что тяжелейшая из потерь, которую вы пережили, на самом деле является величайшим даром. Когда история снова появится — «Она не должна была умирать» или «Oír не должен был бросать меня», — вы переживете ее с улыбкой на лице и радостью. Жизнь есть радость, и, если вы понимаете, что ваша история — всего лишь иллюзия, вы рождаетесь как радость.

Что такое сострадание? Съесть сладкий пирогна поминках по усопшему? Вам не нужно знать, что делать.

Все происходит само собой. Вы обнимаете кого-то, и добрые слова говорятся сами собой; вы ничего не делаете. Сострадание — не действие. Оно не имеет отношения к тому, страдаете вы или не страдаете, когда страдают другие, сидите вы или стоите. Просто один путь более удобен, чем другой.

Вам не нужно чувствовать себя плохо, чтобы быть добрым. Наоборот: чем меньше вы страдаете, тем, естественно, добрее становитесь. И если сострадание означает желание избавить других от страданий, как вы можете хотеть для других того, чего не способны дать себе?

Я читала интервью с известным буддийским учителем, в котором он говорит о том, каким разбитым и опустошенным чувствовал себя, когда наблюдал, как самолеты врезаются в башню Всемирного торгового центра. И хотя такая реакция очень популярна, она не характерна для открытого разума и для открытого сердца. Она не имеет ничего общего с состраданием. Она является результатом веры в неисследованные мысли. Буддийский учитель, например, верил в мысли «Этого не должно было случиться», «Это ужасно». Именно эти, или подобные им, мысли (а не само событие) заставляли его страдать. Он «опустошал» себя своими не подвергнутыми исследованию мыслями. Его страдание никак не связано с террористами или людьми, которые погибли. Вы можете это уразуметь? Человек, посвятивший свою жизнь учению Будды — пути, ведущему к прекращению страданий, — терроризирует собственный ум и является причиной собственного горя.

Я испытывала сострадание к людям, которые проецировали страх и отчаяние на картину врезающегося в здание самолета, убивая себя не подвергнутыми сомнению мыслями и отказываясь от состояния благодати

Конец страданию приходит в этот самый момент — неважно, наблюдаете ли вы за атакой террористов или моете посуду. И следом за этим появляется сострадание.

Я по верю в свои мысли, поэтому печали для меня не существует. И это то, с чем я погружаюсь в глубины страдания другого человека, если меня туда приглашают, беру его за руку и вывожу оттуда на солнечный свет. Мне самой пришлось проделать тот же самый путь.

Я слышу, как люди говорят, что они цепляются за свои болезненные мысли, потому что боятся, что без них не смогут быть спокойными. «Почему я должен предпринимать какие-то действия, если чувствую себя абсолютно спокойным?» Мой ответ: «Потому что этого требует любовь». Считать, что печаль и гнев нужны вам для совершения добрых поступков, — это безумие. Как будто от осознанности и счастья вы становитесь менее добрыми. Как будто, обретя свободу, вы должны сидеть целыми днями, ничего не делая. Мой опыт абсолютно противоположный. Любовь есть действие. Она чиста, она добра, она непринужденна — и она неотразима.

Хороший человек — учитель плохого человека.

Плохой человек — объект работы

для хорошего человека.

Если вы не понимаете этого, вы собьетесь

с пути, какими бы умными вы ни были.

Это великая тайна.

Как я могу отказать другому человеку, когда меня просят о помощи.? Я люблю людей такими, какие они есть, независимо от того, кем они себя считают — святыми или грешниками. Я знаю, что любой из нас не подпадает ни под одну из категорий, что каждый из нас непостижим. Невозможно отвергать людей, если вы не верите в свою историю о них. И на самом деле я не принимаю и не отвергаю; я приветствую каждого с открытыми объятиями.

Это не означает, что я мирюсь со злом, которое люди совершают, или любыми недобрыми поступками. Но по самой своей природе никто из нас не является плохим. Когда один человек причиняет зло другому, это происходит потому, что он пребывает в замешательстве. Это верно как в случае с обычными людьми, так и в случае с убийцами и насильниками, с которыми я работаю в тюрьмах. Они готовы — не на жизнь, а на смерть — отстаивать свои стрессовые мысли, в которые они верят и которые являются для них святыми.

Если я вижу, например, как мать бьет своего ребенка, я не остаюсь в стороне, позволяя этому происходить, но и не читаю ей нотаций. Ее действия невинны, посколько они исходят из системы убеждений, в которой она не сомневается. Она верит в свои стрессовые мысли — «Ребенок груб», «Он не слушается меня», «Он не должен спорить со мной», «Он не должен так себя вести», «Нужно заставить его быть покорным» — и поэтому вынуждена бить ребенка.

Пребывать в замешательстве очень болезненно. Поэтому, когда я вижу мать (которая есть я), бьющую ребенка (который есть я), моя задача заключается в том, чтобы воздействовать на мать, поскольку она причина проблемы. Я могу подойти к ней и спросить: «Могу ли я помочь?» — или, например, сказать: «Я знаю, как это больно—бить собственного ребенка. Я тоже делала это. Я была на вашем месте. Хотите поговорить об этом? »

Любовь никогда не остается в стороне — она движется со скоростью осознанности. Любовь распространяется и на мать, и на ребенка. Помочь матери разобраться с ее мыслями — значит помочь ребенку. И я знаю, что в конечном счете я делаю это не для них, я делаю это для себя, исходя из моего собственного ощущения того, что является правильным. Неважно то, насколько вы активны. Мой опыт говорит мне, что любые действия становятся более эффективными, если они совершаются в состоянии ясного ума и без всякого плана.

То же самое верно и в отношении разного рода обязательств. Все мои обязательства перед людьми — это обязательства перед самой собой. Мои обязательства — это мое дело: они никак не связаны с другими людьми. Несколько лет назад, когда я была в Кёльне, мой немецкий друг попросил меня приехать к нему в хоспис как можно быстрее, потому что он умирал. Он сказал, что очень хочет, чтобы я держала его за руку и смотрела ему в глаза, пока он умирает. «Конечно, — ответила я. — Я выезжаю прямо сейчас». Хоспис находился в другом городе, примерно в часе езды от Кёльна.