Психология литературного творчества

Вагнер в зрелом возрасте осознал, что после своей жизни в Цюрихе едва ли придумал что-либо новое и что тот период «высшего расцвета» заронил у него обилие зародышей, к которым он должен только слегка прикоснуться, чтобы взрастить цветы своего вдохновения [1188]. Во всяком случае замыслы «Нибелунгов», «Тристана», «Пареифаля» и «Мейстерзингеров» относятся как раз к этому продуктивному периоду его жизни, и только потому, что он «высиживал» их долгие годы, они могли явиться позже, как «зрелый жизненный плод».

В научной мысли мы сталкиваемся с тем же самым явлением. Ньютон планирует весь трактат в уме, прежде чем изложить одну-единственную идею на бумаге, и, занятый развитием своих мыслей, он проводит весь день или всю ночь, углубившись в них, не замечая того, что происходит вокруг него. Огюст Конт, обладающий исключительной интеллектуальной энергией, последовательно обсуждает в уме шесть томов своего «Курса позитивной философии» (1830—1842), которые регулярно выходят через каждые два года. Он составляет и план и главные части каждого тома, ничего не записывая, хотя и делает отдельные заметки. У него было всё предварительно обдумано, даже самые малейшие подробности идей и изложения. Закончив таким образом умственную работу, он говорил, что том готов. И тогда он начинал непрерывно писать, посылая страницу за страницей в типографию. Корректуры он только просматривал, не внося никаких изменений. Математик Пуанкаре находит, что порядок элементов в математическом доказательстве важнее, чем элементы сами по себе. «Если я обладаю чувством, интуицией, так сказать, для такого порядка (т. е. «интуицией, которая заставляет нас открывать скрытые гармонии и отношения», как это было сказано в другой связи), чтобы воспринимать одним взглядом целостность размышления, мне нечего бояться, что я забуду некоторые из этих элементов; каждый из них придёт сам по себе, чтобы найти место, где нужно, в приготовленной ему рамке и без всякого усилия памяти» [1189].

В поэзии, особенно в более крупных по фабуле произведениях, мы часто удивляемся большой плодовитости некоторых писателей. Сообщая о своём намерении написать рассказ (речь идёт о «Вечном муже»), Достоевский замечает в письме к Н. Страхову от 18 марта 1869 г.: «Этот рассказ я ещё думал написать четыре года назад, в год смерти брата… Этот рассказ я могу написать очень скоро, так как нет ни одной строчки и ни единого слова, неясного для меня в этом рассказе. При том же много уже и записано (хотя ещё ничего не написано)» [1190]. Писать он начинает в октябре того же года, как сообщает в письме от 27 октября. Так поступает Достоевский, в данном случае по крайней мере (поскольку иначе бы он не придерживался этого метода), давая фактически право Бодлеру, который следовал своей любимой аксиоме: «Всё в поэме, как и в романе, в сонете и в новелле, должно служить развязке. Хороший автор уже имеет в виду последнюю строчку, когда пишет первую». Это, разумеется, не следует понимать в буквальном смысле, а только как более категорическую редакцию исповеди героя «Скучной истории» Чехова, который из чувства уверенности в полноте и законченности замысла говорит: «Я знаю, о чём я буду говорить, но не знаю, что я буду говорить». Сознание художником того, что он владеет темой во всех её значительных моментах, обусловливает и его уверенность в безукоризненном исполнении. Бальзак написал свою «Урсулу Мируэ» за 20 дней; «Цезарь Биротто» начат 17 ноября и издан 15 декабря. У Бальзака в голове было бесчисленное множество планов романов, которые никогда не могли быть реализованы из-за отсутствия времени; и если настолько велико обилие мотивов, то, что будет написано раньше и что позже, — дело случая. Он сам удивлялся той лёгкости, с какой ему удаётся развитие мотива, и причина этого, как иногда мы узнаем из его писем, состоит в том, что мотив был ранее вызван и разработан в его голове, что его идеи в достаточной мере находились в состоянии ферментации, прежде чем найти своё выражение. Над «Цезарем Биротто», например, Бальзак думает на протяжении четырёх лет, как свидетельствуют его письма к близким, и когда он садится писать, то исходит из полноты впечатлений и свежести воспоминаний, прекрасно сочетаемых с конструктивной мощью художника. Уверенный в материале и в том, что поэтические рамки готовы, он легко связывается со своими издателями на предмет предоставления в определённый срок того или иного сочинения. Он не боится, что не уложится в этот срок, если не принимать во внимание внешние обстоятельства жизни и здоровье; он уверен, что чудо 1841 г., когда за десять дней написал 6000 строк, может всегда повториться [1191]. Он, накопивший огромный житейский опыт, запирается в своём кабинете, чтобы почти никого не видеть, и пишет непрерывно, черпая только из запасов прошлого, которые в силу его художественного инстинкта постоянно превращаются в поэтические картины. Благодарный пример этого способа работы представляет его «Физиология брака» (1829). Сам автор излагает «биографию своей книги» во введении, которое должно было явиться вкладом в «историю человеческой мысли».

Бальзак здесь признаёт, что создавал произведение, как некий «docteur dess arts et sciences conjugales», который постоянно примешивал примеры к своим принципам, а нравоучение — к своим анекдотам — в аналитическом этюде.

Когда метод внутреннего оформления усвоен, так что написание становится чисто вспомогательным средством памяти, тогда естественно, что «творчество» идёт с большой скоростью и крупные вещи создаются сразу. Фридрих Геббель пишет о себе, что он держит в голове все части произведения одновременно, поэтому может начать произвольно писать с третьего или с пятого акта, что он хорошо помнит то, о чём будет писать, и помнит всё наизусть и что исполнение идёт поэтому с чрезвычайной скоростью [1192]. Свой метод работы он возводит в норму, когда говорит: «Стихотворение надо так сорвать с человека, как яблоко с дерева» [1193]. Нечто подобное утверждает и Гейне в своих высказываниях об искусстве и литературе: «Сочинению необходимо своё время, как и ребёнку. Всё быстро написанные (в смысле — без надлежащей внутренней подготовки) книги возбуждают во мне известное недоверие к автору» [1194]. Из свидетельств многих драматургов известно, как тщательно они работают над своими замыслами, как достаточно долго продолжается период оформления, и лишь после того, как всё кристаллизовалось, как воображение и разум сказали своё окончательное слово, даётся простор вдохновению и запечатлевается в слове готовая пьеса. Дюма или Сарду именно потому быстро пишут, что зрело обдумывают план и подробности своих драм и что их импровизация предполагает ясное представление о целом [1195]. Франсуа Коппе записывает свои стихи только тогда, когда они готовы в его голове [1196]. Его память на сотни стихов не является чем-то удивительным: Готье только после одного прочтения запоминает 158 стихов из «Легенды веков» Гюго [1197]. Описывая, как он начинает работать, Жюль Ромен сообщает, что во время прогулки, под ритм своих шагов вырастали то изолированно, то связками гроздья стихов, которые вечером записывались им. И так постепенно шло творчество; его он мог прервать на восемь дней и снова улавливать «отвлечение» с того места, где прервал [1198]. Большинство своих стихотворений Некрасов создаёт, когда ходит по комнате, произнося их вслух. И едва он заканчивает их таким способом, как записывал их на первых, попавшихся под руку листах бумаги, лишь изредка делая поправки [1199]. Так и Яворов, обладая «удивительной памятью», для сочинения в уме прогуливается по комнате или на улице, обдумывая свои стихи, повторяя их, и только когда всё закончено, садится записывать их [1200].