Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Поскольку он был весьма образован, наблюдателен и в конце всей истории максимально откровенен, материал для психологического анализа оказался великолепным. Золя загорелся сделать роман. Но роман грозил стать чересчур смелым. Много лет Золя хранил материал у себя и всё не решался приступить к обработке и публикации. И наконец, окончательно отказался от этой идеи.

Между тем, молодой аристократ с нетерпением ждал публикации. Позже в еще одном письме (уже к врачу, а не к писателю) он признавался: «С каждым новым романом Золя я надеялся увидеть, наконец, персонаж, воспроизводящий меня, но всякий раз я был разочарован убедился, что писателю не хватает смелости представить столь ужасную страсть» (Saint-Paul 1930:115). Но и писателю было жаль материала. Он решил подарить его специалисту по патологической психологии для научной публикации, благо подвернулся запрос Сен-Поля.

Золя писал ему:

«Мой дорогой доктор! Я не вижу ничего дурного в том, что вы огласите полученные мною письма под заголовком: Роман одного извращенного».

«Роман одного извращенного»… В современном переводе это звучало бы как «Роман одного извращенца» или, если бы Золя перевел повествование из первого лица в третье, то «Роман об одном извращенце». А если бы оставил в первом лице, то «Романтическая автобиография одного извращенца». Если иметь в виду «роман» как обозначение не жанра, а жизненной основы сюжета (любовная история), то тут не один роман, а несколько.

Далее Золя писал врачу:

«Когда я много лет тому назад получил этот интересный документ, я был поражен физиологическим и социальным интересом, который он представлял. Он меня растрогал до глубины души своей безусловной искренностью, поскольку здесь чувствуется пламя, я бы сказал красноречие истины. <…> Это настоящая, наивная, спонтанная исповедь».

Он даже выразил надежду, что публикация «вызовет жалость и чуточку справедливости к этим несчастным».

Сен-Поль и сам пописывал художественные произведения и удивился, почему Золя не воспользовался сам этим материалом. Позже, в своих воспоминаниях, он писал: «Почему (Золя) не обсудил извращение, почему он не посвятил один из своих романов извращению? Сюжет того стоил» (Laupts 1907: 833). Современный исследователь Верной Розарио (Rosario 1997: 93) полагает, что причина — не в отсутствии смелости у Золя, а в его неприязни к гомосексуалам и осуждении их вообще. Он цитирует Золя по воспоминаниям Сен-Поля: «Я встречался с ними… и пожимал им руку, но я испытываю инстинктивное отвращение, которое мне вряд ли преодолеть» (Laupts 1907: 833). Золя был очень озабочен снижением рождаемости во Франции и говорил Сен-Полю: «Как много семени теряется впустую за одну ночь в Париже — какой стыд, что всё оно не потрачено на производство человеческих существ!» (Laupts 1907: 832, n.). А в предисловии к книге Сен-Поля писатель выражался категорично: «Извращенец — это разрушитель семьи, нации, человечества» (Laupts 1896: 4).

В своем сопроводительном письме, однако. Золя выдвигает другую причину: он пишет доктору, что думал воспользоваться этой исповедью, но не мог найти подходящей формы.

«Это было тяжелое для меня время — время литературных боев. Ежедневно критики выливали на меня целые ушаты помоев, объявляя меня преступником, способным на все пороки, на всякий разврат; подумайте: и вдруг я выпускаю в свет «Роман одного извращенного»? Во-первых, меня обвинили бы, что я благодаря своей извращенности сочинил всю историю от начала до конца. Затем меня осудили бы за то, что вздумал поспекулировать на самых грязных человеческих инстинктах. Сколько крика поднялось бы, осмелься я сказать, что трудно отыскать более серьезную и печальную тему, что тут вскрывается рана, несравненно более глубокая и распространенная, чем обычно думают, и что самое лучшее для излечения ран — изучать их, показать их и промывать их».

Он предлагал Сен-Полю опубликовать этот «Роман» без литературной обработки, поскольку «врача, ученого никто не станет обвинять в стремлении вызвать скандал».

По-видимому, Сен-Поль был несколько иного мнения о публике, потому что он, хотя и опубликовал документы (в 1894-95 гг.), но в специализированном журнале — «Архиве криминалистической антропологии и нормальной и патологической психологии», а затем перепечатал в своей сугубо научной антологии 1896 г., и всё это под псевдонимом — во Франции как «доктор Лот» (Laupts — это перевернутое St.-Paul) (Laupts 1894-95,1896), а в России всё это вышло под именем Мориса Герцеги (Герцеги 1910: 296–353. — Лот сменил псевдоним, увидев, что библиографы восприняли его перевернутую фамилию как немецкую). К тому же он подверг эти документы весьма специфической обработке, чтобы сделать их как можно менее доступными случайному читателю-непрофессионалу. Все откровенно сексуальные места он перевел на латынь, а вдобавок русский переводчик его монографии еще какую-то часть французского текста счел тоже неудобным переводить и оставил без перевода. Таким образом, все эти документы в переводной монографии Герцеги предстают читателю на жуткой смеси трех языков — русского с французским и с латынью.

Между тем, материал действительно интересный, а откровенность ныне уже не столь шокирует публику.

Корни рассказчика испанские, но семья долго жила в Италии, а уж оттуда переселилась во Францию. Рассказчику 23 года, он четвертый сын и родился после десятилетнего перерыва. «Мое рождение, — пишет он, — повергло мою мать в глубокое отчаянье, так как она, после трех мальчиков хотела иметь девочку. Между тем, я был хорошенький малышка, маленький, как девочка; мне потом рассказывали, что наши знакомые, видя меня с голубыми глазами и золотистыми вьющимися волосами на коленях у матери, постоянно говорили: «нет, это невозможно, чтобы это был мальчик!». <…> Я очень гордился своей особой и, будучи совсем карапузиком, краснел от удовольствия, когда слышал как хвалили мою красоту».

Когда мальчику исполнилось 4 года, любование им как девочкой пришлось оставить, а ему нужно было надеть мальчиковый костюм. «Когда я очутился в костюме мальчика, то буквально не знал, куда деваться от стыда, — я это помню, как сейчас, — громко разревелся и убежал спрятаться в комнату няньки, которой чтобы успокоить меня пришлось опять переодеть в платье девочки, в котором тогда заключалось всё мое счастье».

Учился мальчик не в школе, а дома. Учился хорошо, мечтал о гомеровских героях, особенно о Парисе. «Я буквально дни и ночи мечтал о нем, и мне доставляло страшное наслаждение воображать себя Андромахой для того, главным образом, чтобы иметь возможность представить себя держащим в объятиях этого героя, закованного в железо и которого атлетические формы тела, дивные голые руки и высокая каска заставляли меня по целым часам проводить в мечтах о них. <…> Я уже в то время любил уединение, и игры мальчиков почти что пугали меня». Когда мальчик был уже десятилетним, его тяга к женским нарядам продолжалась. «Моя страсть к длинным волочащимся платьям всё продолжалась по-прежнему; как только я оставался в доме один, то сейчас же бежал в комнату моей матери, где напутывал на себя простыню, одеяло или материнскую шаль, но так, чтобы концы их сильно волочились по полу, и затем начинал прогуливаться перед зеркалом, особенно любуясь длинным хвостом, шуршание которого по ковру заставляло меня задыхаться от радости».

Пока всё идет по обычному сценарию сбитой половой роли: родители ждали девочку и охотно поддерживают увлечения маленького сына девичьими одеждами и манерами. Изоляция от сверстников закрепляет этот уклон — мальчик не умеет играть в мальчиковые игры, растет неженкой. Сексуализация этого уклона еще впереди.

До 13 лет он был совершенно несведущ в вопросах пола.

«Один грум, лет около 15, вскоре покончил с моей невинностью в половом вопросе. Это произошло в то время, когда мы были на морских купаньях, куда отец забрал всю свою прислугу. Я очень часто заходил в нашу конюшню ласкать лошадей и любил болтать с мальчиком почти одних со мной лет, с которым мне позволяли также бегать в саду. Вот он-то и просветил меня. <…> Этот юнец несколько раз развратничал на моих глазах, а я, хотя и сгорал желанием подражать ему и кровь у меня бурлила до невозможности, не мог наедине достигнуть нужного эффекта.