Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность

Сны о Тоби, расстегивающем свои штаны, сидя на моей груди, не раз шокировали меня при пробуждении. Ничего более не происходило в этих снах, и у меня не было четкого представления, зачем он расстегивал их. После тайного подсматривания за Джоном во время писания, я начал мечтать о том, чтобы держать его рубильник, когда он делает это. Я начал также смотреть на других парней в нашем физкультурном классе и мечтать о том, чтобы дотрагиваться до их членов тоже. Я не понимал этого, право; но я знал, что это нечто, о чем не следует разговаривать. Я чувствовал себя странным, одиноким, смятенным, потерянным и, хуже того, грязным и плохим. Я инстинктивно удалялся от мира и претендовал на то, чтобы быть другим.

Дункан страшил меня. Он завел дружбу с моим старшим братом. Он даже шутил иногда со мной. Я любил его сияющую белозубую улыбку, особенно когда она была обращена ко мне. У меня были постоянные мечты о нем, с любопытствованием, как он выглядит, когда писает. Видение, как он играет на своих барабанах, широко раздвинув ноги, всегда прерывало мирный сон. Все мои мечты сосредоточивались на том, как выглядит его елдак, особенно когда стоит. Я не видел его, но раз или два украдкой ощущал его, когда мы боролись. Там было что-то огромное! Размер зажег во мне новое пламя желания, никогда доселе не испытанное. Я не только хотел увидеть член Дункана, у меня появилось и желание сосать его.

В первый раз, когда мне приснилось, что я сосу его член (без более четкого представления, чем просто держать его во рту и сосать как если бы это был палец), я проснулся с болезненной эрекцией. Я схватил себя за член, начав свое обычное натирающее движение. На сей раз, однако, боль не утихала. Я ухватил себя тверже и двигал рукой вверх и вниз, туже, тверже и быстрее.

Вскоре нечто захватило мой ум, и мне захотелось кричать. Что-то было не так! Я хотел прекратить то, что я делал, но не мог. Я думал, что мне нужно пописать, но я знал, что не смогу (я ведь уже пытался раньше писать при утреннем вставании члена). И когда я уже думал, что умираю, горячая, густая, едкая жидкость вылетела из конца моего члена. Она покрыла мою руку, мои трусы, простыни, и капли даже упали на мою голую грудь. Я был испуган, думая, что я сломал что-то внутри и истекаю кровью. Быстро зажегши свет, я увидел повсюду на мне молочную и кое-где прозрачную жидкость. Я слышал братьев, рассказывающих о том, как кончают, — теперь я понял.

Успокоившись, вспоминая ощущения и мысли, которые их произвели, я снова дрочился — уже не во сне. Следующее извержение было даже лучше! Эти ощущения побудили меня сообразить, насколько же лучше должна быть реальная вещь — и принять решение. Хоть я и решил спросить Дункана, я был слишком скован, чтобы это сделать. Я грезил во снах, дрочился и грезил наяву постоянно, но не делал ничего. С юношеской невинностью я решил, что спросить по телефону будет легче. Наконец, я улучил возможность, когда я был один дома. Когда Дункан ответил по телефону, я изменил голос и спросил: «Можно ли мне пососать твой член?» На другом конце было молчание. Потом Дункан засмеялся: «Конечно». Телефон запиликал.

Это подбодрило меня, потом обдало холодом, потом привело в ужасную растерянность. Дункан хотел, но он ведь не знал, кто ему звонил. Я очень боялся позвонить снова. Я решил подождать и посмотреть, не упомянет ли он этот эпизод моему брату. Недели проходили, и ничего не было сказано. Я стал звонить Дункану при каждой возможности. Беседа никогда не менялась, ни мной, ни им. Я никогда не назывался. Дункан никогда не спрашивал, но как-то я знал, что он знает, что это я.

В конце моего тринадцатого года обстановка изменилась. Однажды вечером вся семья за исключением дедушки уехала на баскетбольный матч моего брата. Зашел Дункан. Мы немного поборолись, и я, как обычно, ощутил его член. Тот внезапно встал.

«А это что?» — поддразнивая спросил я.

«А это то, о чем ты всё время звонил мне и спрашивал, нельзя ли тебе пососать», — спокойно ответил Дункан. — Я всегда отвечал «да», но ты никогда не делал этого. Так что лучше тебе перестать играть с ним, пока не случится что-то». Долгое время я молчал. Потом выдавил: «Вроде чего?» Возбуждение не давало мне дышать. «Продолжай трогать его, и ты поймешь что. Так ты хочешь его сосать или нет?» «Мы же не можем делать это здесь. Дедушка там смотрит телевизор. Пойдем в гараж, и я буду тебе его сосать. Мы услышим машину, если она подойдет».

В гараже Дункан встал, а я опустился перед ним на колени. «Ну, — сказал он, — будешь сосать или нет? Тут становится холодно».

«Ладно, вынь его».

Дункан расстегнул молнию, полез внутрь и вытянул длинный толстый предмет. Темнота и тени в гараже делали трудным увидеть реально. Но этого было достаточно, чтобы ошеломить меня реальностью того, что происходило. Сначала я только смотрел, потому что запах внезапно опьянил меня. Я всё еще вспоминаю его составной аромат раздевалки, потных ног, стоячей мочи и влажного дерьма — с небольшой примесью мыла.

«Ну?» — голос Дункана изменился.

Я открыл рот, наклонился вперед, и мои губы дотронулись до члена Дункана. Что-то, правда, лязгнуло внутри меня с моим первым ощущением вкуса члена. Я качнулся вперед на Дункана, совершенно безразличный ко всему, что происходило вне меня. До сего дня у меня нет воспоминаний о реакции Дункана. Я был совершенно погружен в глотание его члена и сосание его — и был готов сосать вечно. Это всё, что я хотел делать. Время остановилось для меня. Я был в совершенно другом мире. Я чувствовал, что принадлежу в первый раз в моей жизни. Мой рот чувствовал себя хорошо и удобно с членом, вторгающимся в него. Я знал, без малейшего сомнения, что ничего не может и никогда не сможет заменить наслаждения, которое я получал от сосания члена. Это нелегко объяснить.

«Ты не можешь довести до конца поскорее? Я начинаю стынуть. Пойдем в дом. Может, ты найдешь способ делать это без того, чтобы нас застукали».

Я неохотно выпустил его член и с нетерпением последовал за ним в дом. Мы поиграли подольше. Я увидел его член при свете и смог пососать его еще два раза. Он ни разу не кончил. Я даже не помню, чтобы он сказал что-нибудь о том, что он чувствует. Несмотря на то, что я был способен сосать его, я был растерян с этим приключением. Я не мог реально осмыслить его. Да, это было ужасно. Да, я знал, что всегда буду предпочитать сосание члена любому виду секса с кем бы то ни было. Я еще не исключил девушек из моих планов, но уже знал, что девушка никогда не сможет дать мне больше, чем парень. И я уже думал о Ли, который жил напротив через улицу. Я чего-то хотел, но еще не знал чего именно. Тогда.

С Дунканом у меня больше ничего не было. Однажды, на следующий год, я спросил, мы оба поговорили о том, где, но ничего так и не произошло. <…> От него, в тот самый первый вечер, я узнал, что никогда не буду удовлетворен просто сосанием члена. Я должен делать это с любовью. Я должен доставить ему максимум наслаждения, чтобы получить максимум удовольствия. Мне нужно, чтобы мой мужчина кончил.» (Anon D 1995).

Я привел это воспоминание почти целиком, потому что это очень сильное свидетельство. Ничто не действовало развращающе на этого подростка. У него были и доступные сексуальным играм девочки рядом и была полная возможность развития по гетеросексуальному пути. Старший парень, Дункан, не предпринимал, по сути ничего со своей стороны. Если бы их застукали, он, конечно, отвечал бы за совращение младшего, а младший, как водится в таких случаях, испуганно и послушно подтверждал бы, что он лишь подчинялся старшему и сильнейшему. На деле же Дункан лишь поддавался искушению. Искусителем был младший. Он и стал голубым, Дункан же остался гетеросексуальным.

Майкл Холл вспоминает в том же сборнике о 1968 годе, когда он был старшеклассником.

Ему страшно хотелось тогда соблазнить взрослого парикмахера, к которому он ходил стричься с отцом. Как-то он решился и направился в парикмахерскую Билла один. «Пришел снова, на сей раз без отца и брата, а?» — удивился парикмахер. Майкл соврал ему что-то насчет школьного вечера, к которому надо сделать свежую прическу. Билл усадил его в кресло, и Майкл с удовольствием отметил, какими старыми выглядят его руки. Предшествующие посещения оставили одно четкое впечатление в памяти: каждый раз, когда Билл наклонялся к голове подростка «его промежность на короткое время налегала на халат там, где халат покрывал мои пальцы. На сей раз я надеялся иметь смелость дотронуться до нее или что-то в этом роде». Когда парикмахер повернул от затылка к вискам, Майкл изготовился. «Протянув свои руки на концы поручней, я чувствовал, как мои пальцы прилипли к холодному винилу. Я понимал, что могу выдать себя, но старался сохранить дыхание и вцепился ногтями в кресло.