Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Уже ночью я покинул эту милую семью и во время дальней дороги в квартиру моего дяди, К. Д. Глики, где я остановился, в моей голове стали рождаться какие-то отрывки воспоминаний о кратких разговорах, которые вела со мной сестра моей матери, Екатерина Дмитриевна Глики, когда я уже сделался взрослым самостоятельным человеком. Я стал припоминать, что она мне говорила, что жизнь моей матери была несчастна, так как она не могла выйти замуж за человека, которого она очень любила, а должна была по принуждению матери выйти за моего отца. Но любовь взяла свое, и после 3-4 лет замужества она рассталась с отцом и ушла к тому, кого не переставала любить, оставив отцу только меня одного, и взяв с собой моего брата и сестру. Когда тетка мне все это рассказывала, в моей памяти воскресла моя жизнь с отцом (мне было 4-5 лет) и некоторые мелкие события, которые сохранились в моей голове в силу моей особой впечатлительности. Отец, очень любивший мать, часто ее навещал, так как мать жила в квартире ее двоюродного брата, проф. В. Глики. Тетка называла и фамилию человека, которого мать любила; это был Чугаев, преподаватель в пансионе Кноль, где училась мать и где зародилась у них любовь. От Чугаева у матери родился сын Лев, который был усыновлен Чугаевым. Очень любя меня и жалея отца, который не знал, что с собою делать, мать вернулась домой, но эта драма отразилась на ее здоровьи, и она в скором времени умерла от чахотки, как это было ранее мною описано. Когда я поздно ночью приехал к дяде, то, видя, что он не спит, я тотчас же пристал к нему, требуя подтвердить мои догадки, что Лев Чугаев — мой брат. Дядя был очень скрытным человеком, но не мог уклониться от ответа. Он полностью подтвердил мне мои предположения. Но когда я потом встречался с Чугаевым, то я не знал, известно ли ему, что я его брат. объяснение по этому вопросу между нами состоялось только через год, когда он перешел на службу в

Петербург, сделавшись профессором Университета, о чем я скажу позднее.

В конце этого года я познакомился лично с Леоном Николаевичем Шишковым, бывшим преподавателем Артиллерийской Академии, который, как было сообщено мною ранее, помог мне стать личным ассистентом проф. Байера. Шишков приехал к нам в Артиллерийскую Академию», чтобы ознакомиться с моими работами и осмотреть заново оборудованную лабораторию. После осмотра лаборатории Л. Н., во время завтрака в моей квартире, сообщил мне много интересных исторических данных и выразил желание послушать проповедь нашего священника о. Григория Петрова, получившего большую популярность у простого народа за свои беседы на моральные темы и разъяснения Св. Евангелия. Отец Петров устраивал эти свои беседы в химической аудитории Академии, куда на них всякую» субботу собиралось до 1000 человек. В проповедях, произносимых с большим ораторским искусством, чувствовалось отклонение от доктрин, обычно проповедуемых православной церковью. Поэтому отец Петров был на подозрении, и он рассказывал мне, что дважды был вызван министром внутренних дел Плеве, который его предупреждал быть в своих беседах с народом поближе к учению православной церкви. Чтобы удовлетворить желание Л. Н. Шишкова, я пригласил его на другой день к нам обедать, после чего мы могли бы отправиться в Академию, где в актовом зале в этот день отец Петров должен был говорить свою» проповедь для интеллигенции и высшего петербургского общества. На беседе было около 1500 слушателей, но мы имели хорошие места, т. к. я заранее озаботился оставлением мне передних мест, в виду того, что Л. Н. Шишков плохо* слышал. Несмотря на то, что отец Петров был в ударе и говорил очень красноречиво, его беседа не понравилась Шишкову, и он остался неудовлетворенным. С своей стороны, я могу сказать, что беседы о. Петрова были очень хороши и полезны для простого обывателя, потому что он просто и понятно умел разъяснить Евангелие, многие места которого оставались непонятными для широкой массы верующих; но его поучения интеллигенции, которые мне пришлось слушать, не оставляли во мне сколько-нибудь серьезного впечатления.

Последним событием 1907 года, произведшим очень тяжелое впечатление на всех работников лаборатории, был взрыв в лаборатории проф. Сапожникова, причем двум слушателям Академии были причинены сильные поранения глаз. Этот взрыв случился при определении точки плавления одного неизвестного вещества, присланного проф. Сапожникову из Артиллерийского Комитета для исследования. Вина Сапожникова несомненна: он дал на испытание слушателям вещество, не узнав его состава; при опыте было взято значительное количество этого вещества (10 гр.); определение точки плавления делалось в приборе с серной кислотой, и последняя была нагрета до высокой температуры, почти до 300 град, и т. д. Хотя мои отношения с проф. Сапожниковым после описанного выше инцидента были очень натянутыми, тем не менее я сейчас же пошел к нему, чтобы его успокоить и сказать, что я с своей стороны готов помочь ему в постигшем его несчастий. Начальник Академии, очень расположенный к проф. Сапожникову, с своей стороны, помог ему ликвидировать этот инцидент, дав ему соответствующий выговор.

В течении этого года, — точно не помню, когда именно, — мне пришлось познакомиться с бывшим председателем Совета Министров графом Витте. Это знакомство случилось потому, что на графа Витте было сделано покушение; в дымовой трубе его дома была найдена адская машина со взрывчатым веществом. Эта машина была прислана Охранным Отделением для исследования в химическую лабораторию Академии. Граф Витте очень интересовался нашим исследованием и позвонил ген. Забудскому, что он хочет зайти, чтобы лично узнать наши заключения о той опасности, которая угрожала ему в случае взрыва. Когда начальнику Академии ген. Чернявскому было доложено, что в указанное время такая личность, как граф Витте, посетит нашу лабораторию и было спрошено, не угодно ли ему встретить почетного гостя, то он ответил: «Не имею ни малейшего желания, встречайте и разговаривайте с ним сами». Граф Витте пробыл у нас в лаборатории около часу, и мы сообщили ему, что доставленная в лабораторию» машина едва ли могла подействовать; на основании всех исследований можно было заключить, что его просто хотели напугать. Граф Витте спросил меня, каково мое мнение: правые или левые покушались на его жизнь? Я ему ответил, что по данным исследования надо с большою вероятностью предполагать, что эта затея принадлежит правым. Повидимому, ему хотелось услыхать от меня обратное. Граф Витте производил впечатление властного человека, привыкшего, чтобы все исполняли беспрекословно его приказания. Когда мы сказали ему, что не можем исполнить его какой-то просьбы, то он заявил, что стоит ему позвонить Щегловитову и тотчас же его желание будет исполнено. Но в то время звезда графа Витте уже закатилась, и он не играл никакой политической роли до конца своей жизни (1915 год).

В начале 1908 года Р. Ф.-Х. О. избрало меня делопроизводителем и мне, таким образом, прибавились новые обязанности: я должен был также редактировать протоколы заседаний и принимать участие в заседаниях комиссий по присуждению различных премий. В этой должности я оставался в течении 5 лет, после чего эти обязанности были возложены на проф. Чугаева.

В начале февраля я получил письмо от факультета о допуске меня к публичной защите диссертации на соискание ученой степени доктора химии; меня спрашивали, когда мне было бы удобнее назначить день для защиты (обыкновенно защиты происходили в воскресенье). К моему несчастью я в то время простудился и получил воспаление тройничного лицевого нерва, почему не мог хорошо говорить, и потому попросил факультет отложить защиту на один месяц, назначив ее на одно из воскресений в двадцатых числах марта, так как благодаря усиленному электрическому лечению по способу др. Ижевского я надеялся поправиться для йу б личного выступления.

Моя защита диссертации состоялась в большой аудитории (Соловьевской) при большом стечении публики; моими официальными оппонентами были проф. А. Фаворский и В. Е. Тищенко. Проф. Коновалов прислал в факультет свое заявление, в котором вполне одобрял достоинство моей работы. Мне не надо было много защищать себя, так как мои милые оппоненты больше меня хвалили, чем находили в моей работе какие-либо ошибки. В общем защита прошла очень удачно, я получил от факультета степень доктора химии при единодушных апплодисментах многочисленной аудитории. На защите присутствовал мой старший сын, Димитрий, в то время ученик 6-го класса гимназии, и был очень доволен всей этой процедурой. По традициям у меня дома состоялся обед, на который были приглашены мои оппоненты и друзья, а на другой день во всех газетах было опубликовано присуждение докторской степени, что являлось большой редкостью для военных профессоров. Я получил много поздравительных телеграмм со всех концов России и, конечно, был очень тронут оценкой моих научных трудов.