Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

В виду того, что после разговора с Фаворским я долгое время не получал от него никаких вестей о ходе его переписки с проф. Зайцевым, я спросил его совета, не переговорить ли мне об этом вопросе с проф. Д. Коноваловым, который в то время еще числился профессором Университета и продолжал работать в своей лаборатории. На мое счастье как раз в это время физико-математический факультет обратился ко мне с просьбой быть официальным оппонентом при защите диссертации Вяч. Тищенко, представленной им для получения доктора химии. Приглашая меня для оценки докторской работы, факультет несомненно давал довольно высокую оценку моего научного значения, и это еще более подбодряло меня искать каких-либо законных путей к соисканию научной степени доктора химии.

Я очень внимательно изучил диссертацию В. Тищенко, который уже имел магистерскую степень и преподавал в Университете аналитическую и техническую химию. Диссертация касалась применения реакции Каницаро к конденсации альдегидов; по полученным результатам она не представляла ничего особенного, но была хорошо выполнена экспериментально, и вообще, по своему достоинству была слабее химических диссертаций, представляемых обычно в факультете для соискания докторской степени.

Ранее, чем давать свое письменное заключение, которое я все равно решил дать в положительном смысле, я, как новичек в этом деле, отправился к моему большому другу, проф. Г. Г. Густавсону, чтобы узнать его мнение и попросить совета. В то время мои отношения с Густавсоном были особенно дружескими, и я высоко ценил его критику и замечания, касающиеся химических работ. Он жил на Мытнинской набережной, около Тучкова моста, и в своей квартире имел небольшую химическую лабораторию, в которой продолжал свои известные опыты по конденсации циклических углеводородов под влиянием бромистого алюминия, в котором он уже предвидел свойства катализатора и называл его органическим ферментом. Иногда мы проводили с ним целые дни, — в особенности весной или осенью, когда я жил в Петербурге один, без семьи. Мы вместе обедали, ходили пешком на острова, возвращались к нему на квартиру пить чай и все время вели беседу на химические темы. Его острый ум умел находить слабые места в химических работах, и его критика всегда подтверждалась другими учеными. В особенности много доставалось Н. Д. Зелинскому за его не доведенные до конца опыты и поспешные выводы, которые очень часто оказывались ошибочными. Иногда, встречая меня, он с видом удовольствия сообщал: «что читали как X. (немецкий химик) критикует Зелинского за его неверные опыты?». Не очень долюбливал он и Н. А. Меншуткина за его не очень дружелюбное отношение к нему в прошлом, когда Густавсон, будучи ассистентом Менделеева и Бутлерова, после блестящей защиты своих диссертаций, был один из первых кандидатов на кафедру химии в Петербургском Университете. Меншуткин сам мечтал об этой кафедре и уговаривал Густавсона уехать из Петербурга и занять кафедру в каком-либо провинциальном университете. Густавсон очень образно передавал мне все эти разговоры, но, к сожалению, я не могу их передать в таком виде, чтобы они могли послужить для характеристики собеседников.

С моей точки зрения работы Густавсона занимают очень почетное место среди научных исследований не только русских, но и иностранных химиков. По своему творчеству, Г. Г. несомненно стоит выше Меншуткина и надо жалеть, что он не сделался профессором Петербургского Университета или Московского, где он, имея гораздо более учеников химиков, чем в Петровской Сельско-Хозяйственной Академии, создал бы серьезную химическую школу, чего не удалось сделать Н. А. Меншуткину. Без всякой похвальбы, могу сказать, что и

Густавсон в свою очередь очень высоко ценил мои работы и всегда с удовольствием проводил со мной время; иногда он заходил ко мне в лабораторию, чтобы посмотреть мои опыты под давлением. Нас сближало сходство интересовавших нас научных проблем в области углеводородов. В особенноости часто мы стали видеться, когда я решил заняться строением углеводорода, впервые полученного Густавсоном и названного им «винилтриметиленом». Способ получения этого углеводорода не давал возможноости судить об его строении, и надо было найти реакции, которые бы позволяли определить его конституцию. Эта задача 30 лет тому назад представляла большие затруднения, так как тогда мы очень мало знали о циклических углеводородах, содержащих при этом двойную связь. При свиданих с Густавсоном, я делился мыслями, какие реакции надо проделать с его углеводородом, чтобы доказать его строение. Иногда он соглашался со мной; иногда же спорил со мною, указывая на несостоятельность моих доводов и мы расставались, не прийдя к определенному решению. Но и после нашего расставания, он на следующий же день писал мне длинные письма, касающиеся того же вопроса; я отвечал ему и сообщал о всех данных, полученных мною при производстве мною реакций.

В скором времени мне удалось сообщить ему, что его углеводород не однороден, а состоит из двух изомеров, и что здесь возможны изомерные каталитические превращения. Я ему сообщил, что я настолько заинтересовался строением его углеводорода, что решил дать эту тему одному из моих учеников, посвятцвших себя изучению химии. К сожалению, Г. Г. не дождался окончательного разрешения этого вопроса и скончался от разрыва сердца в первый день Пасхи 1908 года. Густавсон оставил после себя духовное завещание, где я был назначен душеприказчиком. Почти все свое состояние, около 60 тысяч рублей, он оставил Р. Ф.-Х. Обществу для устройства химической лаборатории, в которой могли бы работать профессора химии после того, как они выйдут в отставку и не будут в состоянии найти место, где они могли бы продолжать свои научные исследования. Он умер около 67 лет, до самой смерти сохраняя ясный ум и энергию и очень интересуясь своими ислледованиями. Я очень горевал о потере такого замечательного химика и моего друга, беседы с которым были не только приятны, но и служили мне на пользу в моих научных работах.

Когда я, весной 1907 года спросил его мнение о диссертации Тищенко, то он мне сказал: «Работа слабовата, Вам придется ее как следует раскритиковать; нет особого творчества». Густавсон знал наперед, что диссертация будет допущена к защите, так как другим оппонентом был назначен А. Фаворский, сестра которого была замужем за В. Тищенко. Фаворский, несомненно, спешил с защитой диссертации, чтобы Тищенко скорее получил доктора химии и мог бы сделаться профессором химии в Петербургском Университете; иначе могли появиться другие конкуренты на свободную кафедру химии, коих диссертация была бы более ценным вкладом в науку. Я сказал Густавсону все свои замечания и в каком духе я буду критиковать эту работу, но не скрыл, что напишу свой отзыв в благоприятном смысле. Г. Г. согласился со мной, и я был очень доволен обменом мнений по поводу непривычного для меня выступления в качестве химического критика, да в особенности в храме науки, где защита диссертации производилась публично.

Защита прошла благополучно, и после нея я был приглашен к праздничной трапезе к Тищенко, куда пришел Д. Коновалов; дружеская беседа затянулась до позднего вечера и была особенно интересна, благодаря остоумным рассказам и воспоминаниям Коновалова, тогда еще числившагося профессором Университета.

Не получая никакого ответа от Фаворского относительно возможности получения звания почетного доктора химии, я решил спросить его совета, не переговорить ли мне с Д. П. Коноваловым, чтобы узнать, как он смотрит на это дело. Я вспоминаю этот разговор с Фаворским, который отнесся к моему плану скептически, так как он не видел, чем Коновалов мог помочь в продвижении моего дела. Мне помнится, что в этом же разговоре Фаворский указал, что по каким то причинам не совсем удобно обращаться к проф. Зайцеву и что, может быть, будет лучше позондировать почву в другом университете. Этот разговор окончательно убедил меня, что для выяснения вопроса будет очень полезно переговорить с Коноваловым, и потому я дал понять Фаворскому, что при первом же удобном случае переговорю с Коноваловым.