Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Нам, военным людям, было странно видеть, что во многих общественных учреждениях, а в особенности в высших учебных заведениях стали устраиваться собрания, митинги, на которых совершенно безнаказенно произносились речи революционными ораторами, предлагавшими вполне выработанную программу для борьбы с царской властью. Народ в громадном количестве наполнял эти аудитории, и полиция не препятствовала желающим посетить такие собрания. На них ходили и должностные лица, военные и пр., которые потом распространяли среди своих друзей и знакомых сведения о принятых на этих собраниях революционных резолюциях. Я сам не был ни на одном из подобных митингов, но знал, что на них происходит, так как мои некоторые сослуживцы, их посетившие, рассказывали мне, что там происходило. Как-то раз, возвращаясь в 8-ом часу вечера с прогулки, я заметил, что большое число народа направлялось в аудиторию Военно-Медицинской Академии, находящейся на Выборгской стороне, у Литейного моста, — как раз напротив нашей Артиллерийской Академии. Я подошел к городовому, стоявшему на мосту, и спросил его, зачем идет этот народ в Военно-Медицинскую Академию. «Так что на митинг, Ваше Высокоблагородие», — ответил он мне. «А разве может такой митинг происходить в стенах Военной Академии?» — поинтересовался я. «С разрешения начальства», — последовал ответ. Наш лаборант по физике, военный чиновник Николаев, переодевшись в штатское платье, побывал на митинге в Военно-Медицинской Академии и потом рассказал нам о том, что там происходило. Он сообщил нам, что ему, как человеку, получившему военное воспитание, было жутко выслушать столь резкие обвинительные речи, направленные против царя и его правительства и содержавшие требования немедленного его свержения с престола и учреждения Российской республики. Он сообщил нам, что дерзость агитаторов дошла до того, что они устроили сбор денег на покупку сабли, которая должна была отрубить голову Николая 2-го...

Подобные революционные собрания продолжались весь сентябрь и, кажется, только в начале октября правительство поняло, какую нелепую пропаганду оно допустило, и к како-

му результату должны привести подобные митинги, — но было уже поздно, и никакие меры не могли остановить революционного движения, которое охватило почти все слои населения. Студенческая молодежь, этот барометр политических настроений, вынесла за это время тоже революционные резолюции, и потому в начале октября в Петербурге были закрыты все высшие учебные заведения. Для того, чтобы воспрепятствовать студентам проникать в здания последних в виду недостатка полиции, были наряжены войска, дежурившие в течении целого дня около зданий Университета и Институтов. -

Так как незадолго перед этим был издан закон, что гражданские высшие учебные заведения получают автономию и выбирают директоров, то в закрытии Институтов, последовавшем по распоряжению министра внутренних дел, студенты и профессора увидали нарушение их прав, а потому советы профессоров и преподавателей стали выносить постановления, выражающие резкий протест против такого произвола. Я и полк. A. J1. Корольков, профессор физики Артиллерийской Академии, были приглашены в Совет профессоров Института Гражданских Инженеров, где мы состояли преподавателями, для обсуждения вопроса о том, что мы должны делать при создавшихся условиях. Нам, как военным чинам, надо было быть очень осмотрительными, так как каждое неосторожное слово, подпись под протоколом, содержащим постановление, не допустимое с военной точки зрения, могло сильно отразиться на дальнейшей нашей карьере, — вплоть до удаления со службы. Но в то время настроение у всех сознательных людей было настолько возбуждено, что большинство не думало о последствиях и откровенно высказывало очень резкие суждения.

Когда утром началось заседание Совета под председательством вновь выбранного директора Института, проф. В. А. Косякова, то в зал Совета вошел швейцар и сказал, что полицейский пристав, узнав, что директор председательствует на заседании Совета, попросил передать ему, что такое заседание не может иметь места, вследствие закрытия Института, и потребовал, чтобы директор сейчас же вышел к нему в вестибюль. В. А. Косяков поднялся было идти к приставу, но я первый заявил, что ему совершенно незачем исполнять приказание полиции; пусть лучше пристав пожалует в заседание Совета и выслушает наши мнения, что профессора при всяких обстоятельствах имеют право и могут собираться в Институте, и что в этом нет ничего незаконного. Мое предложение было одобрено, директор не пошел вниз, а пристав не пожелал принять участия в заседании крамольников.

Мы заседали целый день и обсудили многие вопросы, далеко выходящие за пределы компетенции Совета профессоров. Был поднят между другими и вопрос об Учредительном Собрании, но я и Корольков прямо заявили, что под таким заявлением мы не можем дать наших подписей, так как это не согласуется с данной нами военной присягой. Было предложено подобные политические резолюции изложить в особом протоколе без нашего участия. Главное внимание было сосредоточено на составлении протокола против произвольных действий министра внутренних дел, результатом чего явилось закрытие всех высших учебных заведений Петербурга. После долгого обсуждения был составлен довольно резкий протест, который подписали я и Корольков. Дня через два протест был напечатан во всех газетах, но наше Академическое и артиллерийское начальство не потребовало нас к ответу, — вероятно, потому что никто не знал, чем закончится быстро развивающееся революционное движение. Через несколько дней было другое заседание Совета профессоров в Институте Гражданских Инженеров, и было вынесено другое постановление, направленное против незаконных действий петербургского градоначальника Трепова. Советы Университетов и других высших учебных заведений выносили подобные же протесты и их подписывали также военные профессора, которые были преподавателями в этих Институтах.

В Петербурге, а также и по всей России, начались рабочие забастовки и в течении нескольких дней работа на всех заводах в Петербурге была прекращена; повсюду были устроены митинги, которые полиция тщетно старалась разогнать. Ходили слухи, что в случае восстания рабочих, солдаты Петербургского гарнизона будут стрелять в воздух. Наконец, стали доходить слухи о начале железнодорожной забастовки, и скоро они оправдались: все железнодорожное сообщение остановилось, и Петербург перестал получать продовольственные грузы. Все это вместе взятое произвело потрясающее впечатление на царя, его министров и придворных чинов. Надо было придти к быстрому и энергическому решению: или уступить революционному движению, охватившему все слои народонаселения, или силою восстановить старый порядок.

Главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского гарнизона, вел. кн. Николай Николаевич, находился в это время в отпуску в своем имении в Тульской губернии и занимался охотой. Узнав, какой оборот приняло революционное движение, он поспешил в Петербург; ему стоило не малых усилий совершить это путешествие; часть пути пришлось сделать на лошадях. В Петербург он прибыл, когда царь уже вызвал к себе графа Витте, чтобы выслушать его совет. В этом совещании приняли также участие вел. кн. Николай Николаевич, а также Трепов, Петербургский градоначальник, хорошо знавший настроение населения. По своем прибытии великий князь убедился, что при подобных обстоятельствах нельзя расчитывать даже на гвардейские части; принимая во внимание еще и железнодорожную забастовку, он пришел к заключению о необходимости пойти навстречу желанию народных масс. Его мнение оказало сильное влияние на решение государя принять программу, предложенную графом Витте; эта программа вводила новый порядок государственного управления и давала России представительный строй.

Государь, несомненно, сильно колебался, но, видя, что даже окружающие его придворные склоняют его пойти навстречу народным желаниям, согласился подписать знаменитый манифест, датированный 17-ым октября. Перед подписанием манифеста Государь перекрестился, призывая Бога на помощь.