Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Кап. Максимов был очень дружен со мною и советовался по всем химическим вопросам, которые возникали при его работе. К сожалению, он отличался не крепким здоровьем, а работа в холодной снаряжательной мастерской с порошкообразными или с расплавленными взрывчатыми веществами, дающими ядовитые пары, несомненно разрушала его и без того слабый организм. Он часто прихварывал, но будучи очень аккуратным и честным работником, не хотел манкировать и отправлялся на службу в то время, когда ему лучше было бы оставаться дома.

Ему первому пришла в голову мысль ввести для снаряжения снарядов такие соединения, которые, обладая достаточными детонирующими свойствами, не взрывались бы при прохождении через твердые преграды. Так, напр., бронебойный снаряд, снаряженный таким взрывчатым веществом, должен пройти броню и потом уже разорваться от действия детонатора, находящегося в ударной трубке. Он поделился со мной этой мыслью и предложил вместе с ним заняться ее реализацией. Я охотно согласился на эту совместную работу, и начал исследовать в лаборатории различные комбинации ароматических нитросоединений с пикриновой кислотой три-нитрокрезолом и не только изучать их пригодность с физико-химической точки зрения, но также и исследовать их взрывчатые свойства при взрывов в бомбе Сарро и Виелля. После годовой работы полученные данные были доложены (Комиссии, и было постановлено произвести опыты снаряжения снарядов намеченными взрывчатыми веществами. Уже после смерти Максимова, которая последовала в начале 1898 года, такие комбинации нитросоединений нашли себе большое применение в снаряжении снарядов, и мой ученик по Академии кап. А. А. Дзержкович, который занял место Максимова, с успехом продолжал разработку этого вопроса.

В сентябре я совершенно неожиданно получил приглашение от директора Института Гражданских Инженеров взять на себя чтение лекций по химии, вести практические занятия со студентами и сделаться штатным преподавателем Института. Это предложение было сделано потому, что бывший преподаватель химии в Институте Владимир Яковлевич Флоренсов, в прошлом мой преподаватель по Академии (он окончил Артиллерийскую Академию, но потом вышел в отставку и посвятил себя электротехнике, где он считался денным специалистом), решил отказаться от чтения лекций и указал на меня, как на хорошего преподавателя. Это было лестное для меня предложение; мое начальство по Артиллерийской Академии дало мне нужное разрешение, и я сделался штатным преподавателем химии в гражданском высшем учебном заведении. Моя вступительная лекция в октябре прошла при большом количестве студентов, пришедших послушать и посмотреть на нового преподавателя в военной форме. Лекция была удачна, и молодежь очень хорошо меня приветствовала. Этот прием был очень хорошим предзнаменованием для моей работы в новой обстановке.

Мои научные работы в лаборатории сконцентрировались на исследовании мало известного класса алленовых углеводородов; я стал получать их через замещенные ацето-уксусные эфиры, разлагая последние на кетоны; последние были превращены в хлориды, а из них при действии спиртовой щелочи в запаяных трубках получались необходимые аллены. Я изучал действие малонового эфира на дибромы алленов, а также на дибромиды олефинов. В круг моих исследований были введены реакции хлористого нитрозила и двуокиси азота на двойную связь. Эти работы послужили мне темой для моей профессорской диссертации.

*

В 1898 году предстояло значительное расширение Михайловского Артиллерийского Училища; вместо обычного приема в 65-70 человек, осенью ожидалось поступление 150 человек. В мае в конференции Академии был возбужден вопрос о замещении трех свободных профессорских кафедр. По штату в Академии полагалось 7 ординарных профессоров и 3 экстраординарных. Профессорские кафедры были только по главным предметам и незадолго перед этим химия была включена в их число. Сделать это удалось только потому, что изготовление бездымных порохов и новых взрывчатых веществ настоятельно требовало хорошего знакомства с теоретической химией. Все эти вакансии экстраординарных профессоров к этому времени были свободны, и потому в конференции Академии должен был быть разрешен вопрос о выборе достойных лиц. Кандидатами на профессорское звание были штатные преподаватели: полк. Корольков (физика и электотехника), кап. Ипатьев (химия), кап. Цитович (артиллерия) и кап. Сапожников (химия). По закону для получения этого звания полагалась защита диссертации, но в некоторых случаях лица, известные своими научными трудами, могли быть избраны в профессора и без защиты диссертации. По моему мнению, ни один из указанных кандидатов не подходил под эту статью закона, и мы должны были защищать диссертации на темы, утвержденные конференцией. Но начальник Академии ген. Демьяненков, питая особое расположение к полк. Королькову за его умелое преподавание >и за организацию прекрасного физического кабинета и электротехнической лаборатории, поставил перед конференцией вопрос об освобождении его от представления диссертации. Инспектор классов ген. Гук тогда предложил освободить от диссертации и других кандидатов, указывая, что их научные работы не ниже, чем у Королькова. Конференция, не спросив нашего согласия, пробаллотировала нас всех. Результат голосования был таков: Корольков получил 11 из 13, я — б, Сапожников — 3 и Цитович — 1. Таким образом, Корольков был освобожден от представления диссертации, а мы остальные должны были следовать закону и подать в конференцию для утверждения названия тем, выбранных нами для диссертаций.

Когда на другой день Г. А. Забудский передал мне подробности заседания конференции, то я очень возмутился и отправился к К. Е. Гуку, чтобы выразить ему свой протест.

Я ему сказал, что ранее, чем производить баллотировку о моем освобождении от диссертации, надо было спросить меня, хочу ли я подобной привилегии. Мы все — молодые ученые, ничем особо не выделились и несомненно для нашей же пользы должны защищать диссертации; если бы меня спросили заранее, хочу ли я такой льготы даже при условии гарантии успеха баллотировки, то я бы ответил, что я нахожу ее совершенно не нужной. К. Е. Гук должен был выслушать мое недовольство и ничего не мог сказать в свое оправдание.

Это событие было для меня и хорошим предзнаменованием, так как показывало, что я в скором времени могу подать диссертацию. Член конференции М. Н. Бароновский, очень честный и прямой человек, мне передавал, что, несмотря на его ко мне уважение, он положил мне черный шар, так как с его точки зрения гораздо приятнее получить это высокое звание не по милости, а законным путем. «Я клал Вам черный шар со спокойной душой, — сказал ген. Бароновский, — так как на конференции Г. А. Забудский заявил, что у Вас так много интересного научного материала, что, базируясь на нем, Вам не трудно будет написать диссертацию». Понятно, что после этого эпизода я стал еще более усиленно работать в лаборатории, чтобы закончить мою диссертацию к концу года.

Я считаю не безинтересным привести здесь один факт, который может дать объяснение, при каких странных обстоятельствах приходит иногда интуиция в голову человека, занимающегося научными исследованиями. Изучая действие натриймалонового эфира на дибромиды олефинов (реакция Перкина), я нашел, что не всегда получаются циклические кислоты, как это предполагал Перкин. Когда в дибромидах один атом брома стоит при третичном углеродном атоме, то вместо кислоты образуется олефин и какое то кристаллическое вещество, химическую природу которого я никак не мог определить, несмотря на анализы и изучение с ним некоторых реакций. Я не переставал думать об этом загадочном веществе, прекрасно кристаллизующемся в длинных иглах с строго определенной точкой плавания. В ночь на 12 ноября 1897 года родился мой последний сын Владимир (ставший впоследствием химиком), и я был принужден позднее обыкновенного пойти спать, причем на этот раз постель была мне приготовлена в кабинете на диване. Когда я улегся, меня снова стала преследовать мысль о строении этого неизвестного соединения, и вдруг меня осенила мысль, что оно имеет конституцию ацетилентетракобонового эфира, происшедшего от соединения двух молекул натриймалонового эфира с потерей двух атомов натрия под влиянием непрочного дибромида. Я вскочил с постели, бросился к книге Бейльштейна и каково было мое изумление, когда приведенные там физико-химические свойства в точности совпали с моими. Теперь у меня уже не осталось никакого сомнения в строении полученного мною вещества.