Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Мне очень понравилась эта система присуждения звания доцента. На мой взгляд такое факультетское испытание более целесообразно, чем наш бывший магистерский экзамен, на котором требовалось знать все отделы химии во всех подробностях, что я считаю совершенно невозможным при современном состоянии химии. После диспута я обменялся своими впечатлениями с др. Виллигером и высказал ему свое восхищение о работах Вильштеттера и предположение, что он займет впоследствии кафедру Байера в Мюнхене. Др. Виллигер сказал мне, что несмотря на хорошие его работы, он никогда не будет профессором в Мюнхене, так как он «не ариец». Но может быть правительство сделает исключение, сказал я, ведь проф. Байер так его ценит, а он имеет большое влияние в министерстве. Будущее показало, что я был прав: Вильштеттер наследовал кафедру химии после Байера, который, как оказалось впоследствии, тоже не был чистым арийцем (его мать не была арийка).

В начале февраля в «Журнале Практической Химии» были напечатаны две мои работы: первая с Витторфом «К строению изопрена», а другая — «Строение и синтез изопрена». Проф. Байер подошел ко мне утром, как всегда он делал, и сказал:

— «Я прочел с очень большим интересом вашу работу и могу только поздравить Вас с большим успехом; я прошу Вас в воскресенье зайти ко мне вечером на ужин».

Такое приглашение расценивалось в лаборатории, как особое внимание, и, конечно, мне самому было очень лестно быть в гостях у такого выдающегося химика. Кроме меня, к ужину Байер пригласил проф. Кениге и проф. Тилле. У Байера была очень симпатичная жена, которая распрашивала очень любезно о моей семье, но я ничего не сказал ей ни Байеру, что моя жена в Мюнхене, не желая их поставить в неловкое положение. Байер угостил нас прекрасным ужином с пивом и чудным вином. Мы засиделись до позднего часа, и меня много распрашивали про русскую жизнь, про наших профессоров и т. п. Когда мы, любезно распрощавшись с хозяевами, вышли на улицу, то Тилле предложил нам пойти выпить еще пива. Мы согласились. На наше несчастье пивные были уже закрыты, но Тилле, как страстный любитель этого напитка, не хотел отказаться от своего намерения и повел нас в одну пивную, в которую можно было проникнуть с заднего хода, так как хозяева были его хорошими знакомыми. Действительно, мы вошли в пивную с заднего хода, и чтобы войти в зал, нам пришлось пройти через спальни, где женский пол находился уже в постели.

Через несколько дней проф. Байер увидал, что в Мюнхене находится моя жена; он подошел ко мне в лаборатории, очень извинился, что он не пригласил ее к себе на ужин и прибавил, что он поправит эту ошибку. Дня через два после этого разговора он спросил, будем ли мы дома в 5 часов вечера. Получивши утвердительный ответ, он сказал, что придет к нам с визитом. Когда в пансионе узнали, что сам проф. Байер посетит нас, то наши хозяева приняли все меры к наилучшей встрече высокого посетителя. Так как я и жена решили угостить профессора русским чаем, то хозяева дали нам самый лучший саксонский сервиз и лучшую сервировку.

Имя Байера в Мюнхене пользовалось громадной известностью и уважением, и посещение им кого-либо сильно возвышало последнего в общественном мнении. Профессор Байер пробыл у нас более часа, все время говорил с женой по-французски, был очень простым и любезным кавалером и наговорил ей много комплиментов; я видел, что она произвела на него хорошее впечатление, и он даже сказал ей комплимент относительно ее красоты. Так как я должен был скоро покинуть Мюнхен и ехать в Париж, то он был так любезен, что посоветовал мне познакомиться с профессором Фридель, в Сорбонне, который открыл реакцию с хлористым алюминием, и дал мне к нему рекомендательное письмо, собственноручно им написанное. Письмо было не запечатано, и я мог его прочесть; он рекомендовал меня, как способного химика, сделавшего в его лаборатории две очень интересные работы: о строении карона и синтез изопрена. Он характеризовал меня, как воспитанного и высокообразованного интеллигентного человека, с которым ему приходилось очень много беседовать во время годичного пребывания в его лаборатории. Я очень жалею, что я передал это письмо проф. Фриделю, а не сохранил его у себя. Перед самым моим отъездом проф. Байер настоял на том, чтобы вся группа докторантов и профессоров была сфотографирована. На прилагаемой фотографии я занимаю крайнее место справа; проф. Байер заставил меня сесть с профессорами, — сначала я встал рядом с Вильштеттером.

Во время моего пребывания в Мюнхене мне удалось познакомиться с обучением немецкой армии и даже посетить казармы и увидать условия солдатской жизни. В Мюнхене я был приглашен посетить один офицерский клуб, где члены его изучали русский язык. Кроме того, благодаря сделанному знакомству с одним баварским майором, я совершил поездку в крепость Ульм, где сделал свои наблюдения относительно военных упражнений немецкой пехоты. Общее впечатление, вынесенное мною из короткого знакомства с немецкой армией говорило в пользу ее отличной организации и дисциплины. Мне уже тогда было видно, что немецкая армия по своей подготовке превосходит нашу русскую, и что нам, несмотря на нашу численность, будет очень трудно одержать над ней серьезную победу.

Сердечно поблагодарив профессора Байера и других профессоров, и дружески попрощавшись с моими коллегами, а в особенности с др. Вильштеттером и Гомбергом, 1-го марта я выехал с женой в Париж. Еще перед отъездом, я получил от генерала Н. П. Федорова письмо, в котором он извещал меня, что французское правительство разрешило мне работать в «Центральной Лаборатории порохов и селитр», и что я могу начать работу в означенной лаборатории тот час же, как я приеду.

По дороге в Париж мы остановились на двое суток в Страсбурге. Проф. Байер дал мне письмо к проф. Фиттигу, известному органику и хорошему педагогу. У него учились химии многие из русских, в особенности из Прибалтийских губерний. Я имел очень короткий разговор с проф. Фиттигом, так как он должен был читать лекцию; я спросил позволения присутствовать на этой лекции, предметом которой был алюминий и его соединения. В аудитории находилось около 300 слушателей, — немцев и французов. В лекции для меня не было ничего интересного. Профессор продолжал читать после звонка, чем вызвал неудовольствие студентов, которые начали шаркать ногами. Университетские здания и лаборатория были построены немцами после войны 1870 года в новой части города, и они не пожалели денег для того, чтобы придать им импозантный вид. Вообще Страсбург в то время отчетливо делился на две половины: немецкую!, превосходно обстроенную, и на французскую, которая представляла довольно жалкий вид, старыми домами и неопрятными улицами. Несмотря на то, что прошло более 25 лет со времени перехода Страсбурга в руки немцев, отношение к ним французов оставалось неприязненным. Как рассказывали мне соотечественники, которые показывали нам город, даже между студентами существовали два враждебных лагеря.

Тотчас-же по приезде в Париж я отправился к Н. П. Федорову в его отель для того, чтобы получить от него всякия указания. Он повел меня сначала завтракать, а потом отправился со мной искать подходящий пансион. Для меня это была большая помощь, так как я совершенно не знал Парижа, и для меня было очень важно поселиться поближе к лаборатории и по возможности не очень дорого, так как нам приходилось жить вдвоем. Н. П. нашел сносный пансион в Латинском квартале, очень близко к Ботаническому Саду, и не далеко от лаборатории. Полный пансион для нас обоих стоил в месяц 310 франков, что составляло тогда 100 рублей.

После переезда в пансион, я отправился в лабораторию и представился сначала проф. Виелль, а потом проф. Сарро, который был в то время уже членом Академии Наук. Этот визит к проф. Сарро очень мне памятен. Сарро был типичным французом небольшого роста, довольно полный, очень живой в разговоре и очень к себе располагающий, как своей симпатичной наружностью, так своей простотой в обращении с таким еще юным ученым, каким я был в то время. Сарро питал большую симпатию к русским и к нашей стране и очень интересовался организацией военно-технического образования. Я рассказал ему вкратце, какие предметы проходятся в Артиллерийском Училище и Академии и для какой службы предназначаются офицеры, окончившие Академию. Ему очень понравилась наша организация и он сказал мне, что хорошо было бы, если во Франции существовала бы такая же Академия. Я на это ему ответил, что во Франции существует Политехническая Школа, которая имеет мировую известность; она дает такую фундаментальную подготовку по физико-математическим наукам, что ее питомцы делаются потом великими учеными (и Сарро, и Виелль были ее воспитанниками). Сарро был пионером в изучении сложных вопросов движения снарядов в канале орудий (внутренной баллистики) и был знаком со многими профессорами нашей Академии. Он пожелал мне успеха в лаборатории, в которой он был директором, и предложил мне без стеснения обращаться к нему, если встретится надобность в его помощи. Его помощником (вице-директором) был проф. Виелль, тоже очень симпатичный человек, но который сначала показался мне несколько сухим в обращении и не любящим много разговаривать (черта не очень свойственная французам).