Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 1. 1867-1917

Председателями Общества в то время поочередно были Д. И. Менделеев и Н. Н. Бекетов. Оба они с громадным вниманием следили за докладчиками и всегда выступали в прениях. Д. И. Менделеев с присущей ему страстностью оценивал выслушанный им доклад; если он видел в доложенных исследованиях научное значение, он очень одобрял докладчика и давал ему советы относительно дальнейшей работы; если же Д. И. замечал несерьезное отношение к делу, то, пользуясь своим авторитетом, он так нападал на докладчика, что тому ничего не оставалось, как скорее уйти с кафедры. Такие случаи были крайне редки. Мне пришлось присутствовать при двух, и я должен сознаться, что в одном случае он был не прав.

В первые же годы моего посещения Общества мне пришлось познакомиться с доцентом Горного Института Тюриным, коего специальность была термодинамика. Достаточно было видеть только один раз этого оригинального человека, чтобы навсегда его запомнить. Небольшого роста, слабого сложения, с длинными неаккуратно причесанными волосами и бородой, с некоординированными робкими движениями, неряшливо и бедно одетый и всегда с пледом на плечах, он производил впечатление человека не от мира сего; с первого же взгляда было ясно, что это ученый, весь погруженный в научные размышления, а потому рассеянный и невольно вызывающий улыбку, а иногда и смех у людей приходящих с ним в соприкосновение. Он получал от Горного Института очень малое содержание, и должен был содержать еще своих сестер, а потому его научные работы протекали в обстановке крайне тяжелой, не очень то располагающей к научному творчеству. Однако, несмотря на все эти обстоятельства, его работы в области термодинамики были напечатаны в «Журнале Русского

Физико-Химического Общества» и были очень хорошо оценены экспертами. Я видел в Тюрине глубокого мыслителя, очень скромного человека и питал к нему симпатию.

Мне пришлось выслушать его два доклада, из которых один касался очень интересного вопроса, — о влиянии центробежной силы на распределение растворенного тела в растворе. На основании своих вычислений, он предполагал, что при вращении трубки с раствором с большой скоростью, концентрация раствора будет в трубке неодинакова и потому считал, что подобные опыты должны быть очень интересны с научной точки зрения. Д. И. Менделеев, не разобрав, как следует, всех деталей, так обрушился на бедного Тюрина, что тот, как робкий человек, не мог ничего сказать в защиту своих тезисов. Мы знаем теперь, что подобная же идея, реализованная Свеаборгом в быстро вращающихся турбинах, дала возможность выделять из коллоидальных растворов частички тел определенного молекулярного веса в зависимости от скорости движения.

Другой раз Д. И. напал на приват-доцента М. Ю. Гольштейна, преподавателя химии в различных средних учебных заведениях Петербурга. М. Ю. был магистром химии и защищал диссертацию (кажется, в Харькове) на тему о капиллярных явлениях. Я сказал бы, что сюжет, им выбранный, был не лишен интереса, но выполнение опытов оставляло желать много лучшего. На одном из заседаний Общества Гольштейн сделал доклад на тему: «Изменение концентрации растворов при прохождении их через пористые тела». На основании анализов он обнаружил уменьшение концентрации соли в растворе при пропускании, напр., через порошкообразный кремнезем и т. п. Но приведенные им данные были не очень убедительны и с таким материалом было преждевременно выступать в Химическом Обществе. Менделеев, будучи председателем на этом заседании, обрушился на докладчика и с такой иронией прокритиковал работу, что вызвал смех аудитории и полный конфуз Гольштейна. С тех пор М. Ю. уже не выступал более в Химическом Обществе и не публиковал более своих работ в журнале Р. Ф.-Х. О.

Я привел эти факты, чтобы показать, какое воспитательное значение имело Русское Физ.-Хим. Общество на молодых начинающих химиков; оно учило нас быть очень осторожными в своих выводах и серьезно относиться к выполнению экспериментальной работы.

После трех-четырех докладчиков, секретарь отделения знакомил вкратце с наиболее выдающимися работами сделанными заграницей и здесь также происходил обмен мнений. Заседания Общества происходили раз в месяц (в первый четверг месяца), кроме летних месяцев, и продолжались обычно с 7 12 до 10-11 часов вечера, причем во время заседания подавался чай с сухарями. Иногда после заседания химики шли в ближайший ресторан выпить кружку пива и поговорить о насущных химических вопросах; эти беседы были очень интересны, — в особенности, когда приезжали иногородние химики; их приглашали в ресторан, и они рассказывали, как о своих работах, так и о работах их коллег.

Другой председатель Физ.-Хим. Общества Николай Николаевич Бекетов, был человеком совершенно другого характера!

Это был замечательно добрый, деликатный человек, который за всю свою научную жизнь, сначала в Харьковском Университете, а потом в Академии Наук, стяжал себе симпатию и любовь буквально всех людей, которые когда-либо имели с ним дело или просто завели с ним знакомство. Я в своей жизни ни разу не встретил человека (был бы он профессор или бывший студент), который не отозвался бы о личности Бекетова с громадным уважением и любовью. Такие люди, как Н. Н., очень редки, и про него можно сказать, что он был «ученый-святой». Несмотря на свои выдающиеся работы, он был крайне скромным человеком, обходительным и доступным, совершенно лишенным зависти и желания умалить работы других ученых; он был идеальным председателем Общества, и эту должность он исполнял много раз до конца своей долгой жизни. Мне придется не раз вспомнить об этом удивительном человек, оставившем после себя добрую память среди всех русских химиков.

Я могу определенно сказать, что Р. Ф.-Х. О. было моим первым учителем по химии, и каждое посещение заседаний открывало передо мной новые горизонты и знакомило меня с новыми явлениями, до тех пор мне неизвестными.

Весенние экзамены в апреле и мае прошли вполне благополучно, и особенно я имел удовлетворение на экзамене по теоретической механике, на котором я получил от проф. Будаева полный балл и даже похвалу. На экзамене по математике у проф. Рощина мой ответ был также очень хорошим, но на один частный вопрос об интегрировании какого то уравнения я не дал сразу ответа, а мне пришлось некоторое время обдумывать, какой искусственный прием надо применить, чтобы сделать это интегрирование. Подумавши, я дал правильный ответ. На экзамене ассистентом у проф. Рощина был капитан П. А. Шифф — очень хороший математик, преподававший в Академии теорию упругости и проектирование лафетов. После моего ответа он вышел из класса, и я, встретив его, спросил, как он нашел мой ответ? «Ответ Ваш хорош, но все таки Вы не совсем владеете анализом». «Да, господин капитан, — ответил я, — но я ведь химик, и с меня достаточно и этих познаний, а Вы, вероятно, совсем не владеете химическим анализом». Он похлопал меня по плечу и прибавил: «Я знаю, что Вы любите химию, и будете скоро настоящим химиком».

Я привел этот маленький эпизод для того, чтобы показать, какие либеральные отношения существовали между нами слушателями и нашими учителями в Академии. К П. А. Шиффу относились с большим уважением, как к ученому математику, но мы не стесняясь беседовали с ним на различные злободневные темы, и не боялись высказывать свои смелые взгляды.

В то время в Академии существовал очень строгий режим, как относительно учебной жизни, так и моральных отношений, как в стенах Академии, так и вне ее. Никто из слушателей Академии не имел право выходить к доске на экзаменах с какой-либо шпаргалкой; билеты для ответа на экзаменах смешивались самим профессором, и никто не имел права класть их в таком порядке, который был бы известен державшим экзамен. Такие правила существовали и в Артиллерийском Училище. Позднее, когда были увеличены штаты Артиллерийских училищ, — Михайловского и Константиновского, — и когда известное число юнкеров не могло усвоить всего курса, то училищные строевые офицеры стали приходить на помощь юнкерам и на экзаменах клали билеты в таком порядке, что юнкера наперед знали, какой билет им достанется. В наше время это было совершенно не допустимо и считалось бы за позорное деяние.