Живи

— Все зависит от того, как ты смотришь на свою жизнь, в каких понятиях ты ее осмысливаешь, — произнес Блаженный. — Вот, например, допустим, что ты учился в университете, увлекался поэзией и философией и все такое прочее. Потом ты попал в армию рядовым солдатом. Забыты Аристотель и Шекспир. Твоими мыслями и чувствами завладели самые низменные земные заботы: поесть, поспать, вырваться из части на пару часов, выпить, переспать с бабой какой-нибудь. Что случилось? Банальная житейская история, вызывающая лишь скуку. Но если ты скажешь себе, что у тебя произошло изменение системы ценностей, то твой банальный случай уже будет выглядеть как пример к чему-то грандиозному. И у Наполеона произошло изменение системы ценностей после того, как он стал императором; и у Ленина после того, как он стал во главе первого в истории социалистического государства. Благодаря понятиям большой степени общности ты возвышаешь свою жалкую жизнь до уровня королей, полководцев, вождей, первооткрывателей и прочих великих представителей рода человеческого. Мы вот сейчас сидим рядом с помойкой среди исчадия нашего советского ада. Убожество. Серость. Грязь. Тоска. А посмотри на это с точки зрения высших категорий, и наша беседа возвысится до уровня бесед Платона или Аристотеля со своими учениками.

— Но мы при этом вряд ли откроем силлогизм.

— А зачем его открывать? От такого рода открытий ничего, кроме скуки, не бывает. К тому же не исключено, что мы сделаем открытие более грандиозное, чем силлогизм, сопоставимое с открытиями Будды или Христа.

— Ты помнишь Лаптева? Он уже до нас сделал это открытие. И чем он кончил?

— А сколько будд и христосов погибло безвестными, прежде чем один Будда и один Христос вошли в историю. И кто знает, может быть, эти имена вообще собирательные, а не индивидуальные. И может быть, мы сейчас вносим свою крупицу в великое открытие будущего Будды или Христа. Взгляни на нашу жизнь с этой точки зрения, и ты увидишь, что она прекрасна.

— Значит, ты предлагаешь не борьбу за изменение условий жизни, а изменение нашего отношения к ней?

— Если невозможно изменить условия жизни, то изменимся мы сами так, чтобы наши гнусные условия стали выглядеть самыми прекрасными для нас. Разве это не логично?

— Логично. Но ведь есть пределы и для наших субъективных изменений. Хорошо, если внешние условия лежат в этих пределах. А если они выходят за эти пределы? Например, в условиях нашего климата пренебрежение к одежде, жилью и питанию выходит за рамки биологических возможностей организма. К тому же мы должны ходить на работу и подчиняться правилам нашей коллективной жизни. Нам просто не позволят внутренне измениться так, как ты советуешь. Что тогда?

— Ждать конца. Жизнь коротка. Не успеешь оглянуться, как тебя нет. Немного терпения, и все.

Вино допито. Закуска съедена. Слова все сказаны. Мы прощаемся и расходимся по своим «берлогам». Ночью я фантазирую насчет Невесты. Вот попала бы она в «психушку». Я бы взял ее оттуда под свою ответственность и на свое содержание. Какая прекрасная была бы жизнь! Она бы лежала на моем диване, а я смотрел бы на нее все ночи напролет. Что еще нужно для счастья?!

Сны

Выражение «видеть сон» есть выражение языка зрячих. Оно бессмысленно в отношении слепых. Да и в отношении зрячих оно редко бывает верным. То, что мы называем видением снов, часто не есть видение. Это есть внутреннее состояние тела, которое мы припоминаем в зрительных ощущениях. Поскольку эти состояния бывают различных уровней, мы порою отражаем одно (более глубокое) состояние в другое (более мелкое) с помощью языка зрячих и имеем зрительные ощущения. Слепой говорит, что он видит сны. Но я ему не верю — это самообман. Я попросил его однажды пересказать мне его сон. Он сделал это так, что никаких следов зрительных заметить было невозможно. Сны не видятся, они снятся. Теоретик изучал свои сны с точки зрения действий руками. И он точно установил, что использует зрительные образы и язык нормальных людей с выражением «брать руками» для интерпретации явлений, ничего общего не имеющих с реальным оперированием руками. Сначала у него благодаря этой интерпретации была иллюзия, будто он действует в своих снах руками. Но установив причину иллюзии, он уже не мог переживать ее снова. Жаль, конечно. Но то, что он познал, он все же ценит выше потери. Отсюда я сделал два важных вывода: 1) уроды и во сне остаются уродами; 2) лучше расстаться с иллюзиями, познав их источник, чем жить с этими иллюзиями, — страдание от потери иллюзий выше удовольствия от иллюзий. Страдания в таких случаях возвышают человека в его собственном самосознании, иллюзии унижают. Романтик мне говорил, что сознание неизбежности смерти и ожидание ее иногда облагораживают людей, возвышают их до уровня героев античной трагедии. Он не раз испытал это сам. Я ему доверяю.

Наблюдая за собой, я установил, что перемещаюсь во сне не на нормальных ногах, а на протезах или абстрактно.

А одинокий пьяный инвалид, ломающий костыли, теперь мне снится почти каждую ночь. Я к этому сну привык и не стараюсь уклониться от него. Психолог, которому я рассказал про сон, сказал, что я правильно поступил, отдавшись во власть кошмарных снов, что такие сны — стихийная форма медитации, что если я хочу, он научит меня заниматься медитацией на хорошем медицинском уровне. Но я от его предложения отказался. Мне кажется, что в способности страдать больше человеческого, чем в способности как-то смягчать страдания или уклоняться от них. Страдание есть самая сильная форма ощущения жизни.

Живи

Зашел Солдат. Уже основательно пьяный.

— Дай пятерку, и я тебе уступлю Настьку на всю ночь, — сказал он, протягивая руку. — Ну, по рукам?!

Я взял его руку и стиснул так, что он опустился на колени, побледнел и чуть не потерял сознание.

— Вот чудак, — протянул он, когда я отпустил его руку. — Ему хочешь сделать добро, а он!..

— Если я услышу от тебя еще раз нечто подобное, я тебя раздавлю, как червяка.

— Ну и дурак будешь. Я далеко не худший экземпляр рода человеческого. А если кого-то непременно хочешь шлепнуть, то шлепни лучше Сусликова или Маоцзедуньку. Хоть какая-то польза человечеству будет.

Солдат ушел занимать деньги у Правдеца, забыв о том, что еще вчера называл его подонком и клялся, что с ним вместе даже в туалет не пойдет. Через полчаса зашла Невеста.

— Где Солдат?

— Я не нянька твоему Солдату. Кончай ты этот дурацкий роман. Он оскорбителен для женщины.

— Мне надоели твои нравоучения. Я не маленькая, сама знаю, что делать.

— Он предлагал мне уступить тебя на одну ночь за пять рублей.

— И ты, конечно, пожадничал?

— Я не давал тебе повода для таких пошлостей. Во избежание их в будущем прошу больше на этот диван не рассчитывать.

— Ну и дурак!

Она ушла. А я ринулся в пучину отчаяния. Неужели я и в самом деле дурак? Неужели я не понимаю чего-то очень простого, что делает жизнь сносной? Чего именно? Неужели нравственность в наше время есть нелепое донкихотство?

Но я все равно не могу отказаться от нее. Поздно. Это стало моей опорой в жизни. Если я встану на путь безнравственности, я погибну. Но я еще почему-то не хочу умирать. Почему?! Наверно, по той же причине, по какой дождевые червяки стараются быстрее уползти с тротуара и зарыться в землю, — в силу инстинкта всего живого. Живи без всяких объяснений, обоснований и оправданий! Живи!

Бард

Барда решено выселить из города в «Атом». Хотя Романтик защищал Барда на заседании административной комиссии, его не послушали. После заседания комиссии они вместе напились. В Клуб пришли, шатаясь. Бард подавлен. Тут, «на свободе», жизнь для него тоже была не сахар. Но он тут был волен распоряжаться своим временем. Тут он имел много друзей. Некоторые из них — высокообразованные, умные, начитанные. Было с кем и о чем поговорить. А что будет там, в «Атоме»?