Волхвы

Добровольский Алексей Александрович( Доброслав).

Волхвы.

Тысячу лет назад на Руси полыхали костры, на которых проповедники «любви и милосердия» заживо сжигали Волхвов. Суньте палец в огонь – и вы немного поймёте, что значит смерть «без пролития крови».

Кем же были эти великомученики? Что вообще мы знаем о подлинном славянорусском Язычестве?

Известный историк Ипполит Тэн справедливо упрекал Флобера в том, что последний в своём «Искушении св. Антония» рассматривает различные гностические течения (бывшие последними ручейками сильно христианизированного, упадочнического эллинского Язычества) через призму их злейшего врага – теолога Епифания (IV в.). Кстати сказать, наши романтические поэты и писатели: Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь и другие – под влиянием господствующего православия тоже вольно или невольно демонизировали образы так называемой «низшей мифологии», прежде всего, Русалок.

Творения гностиков известны нам только по немногим отрывкам и по чужому, крайне предвзятому изложению «отцов церкви». То же самое можно сказать и в отношении славянорусского Язычества, о котором людям известно, в основном, из церковной поучительной литературы, главная цель которой – борьба с Язычеством. Всё, что можно почерпнуть из этих «поучений», – это то, что Язычники – нехристи, нелюди, и жили они соответственно, «зверинским образом, по-скотски».

Что касается летописей, то писари-монахи так их писали и переписывали, что подчас сказка становилась былью, быль – сказкой, а иные, нежелательные события и личности вовсе исчезали. Ведь бумага, как говорится, всё терпит, и легко можно при помощи одной лишь запятой, вставленной в нужное место, сделать белое чёрным и наоборот.

Светские историки XVIII-ХХ вв., пытавшиеся исследовать дохристианские воззрения славянорусов, лишь анатомировали Языческие понятия, будучи лишены Вдохновения, которое является душой Язычества. Даже для наиболее непредубеждённых академических умов Язычники – это всего лишь «несчастные люди-дикари; на лицо ужасные, добрые внутри».

Для этих историков нет никаких сомнений в преимуществе христианства и необходимости перехода к нему. И уж конечно, Язы­ческие добродетели отваги и благородства были глупостью для тех, кому «лучше быть живым шакалом, чем мёртвым львом».

Тот, кто подходит к Языческой религиозности с убогими мерками иудохристианского вероисповедания и пытается судить о ней с уровня подобной «кочки зрения», тот никогда не поймёт и не оценит всего величия, глубины и красоты Языческого мировосприятия, основанного не на раболепном, болезненно-шкод­ливом нытье и пресмыкательстве перед «господом», а на доверительных отношениях сильных, мужествен­ных, прямодушных людей, сохранявших честь и достоинство перед ликом тех Могущественных Сил, коих они почитали своими Природными или Старшими Родичами.

Они сознавали всё несоизмеримое превосходство этих сверхчеловеческих Сил, но в то же время чувствовали своё естественное с Ними родство, а потому, не нуждаясь в посредниках, обращались к Ним напрямую.

Они не нуждались в «вере», что Живое Вездесущее Божество существует, ибо таким Божеством была сама ВЕЛИКАЯ ПРИРОДА-МАТЬ. Пантеистическое Язычество – это не какое-то вероисповедание, а естественные убеждения, вырастающие из самой Жизни: Религиозно-Этическое Учение, преподанное самой Природой – Матерью Мира.

Такое мироощущение кажется человеку, который не дошёл до него и не проникся его полнокровным душевным здоровьем, слишком бедным и бледным, слишком грубым и «земным». Иудохристиане привыкли видеть религиозность или «духовность» только в уповании на нечто «сверхъестественное», «небесное», «божественное», а религиозно-нравствен­ное восприятие живой Матери-Природы считают, как правило, чем-то безнадёжно-отсталым, незначительным, недоразвитым, неполноценным.

Даже самые благожелательно настроенные исследователи Языческой старины снисходительно видят в ней лишь милое, подчас забавное, подчас непристойное выражение первобытной дикости. Афанасьеву, Миролюбову и Рыбакову славянорусское Язычество представляется если и не совсем уж дремучим невежеством, как Карамзину, Аничкову и Нидерле, то чем-то детски-простодушным, в лучшем случае – предварительной ступенью перехода к более высоким библейским «ценностям». Всем подобным попыткам толкования Язычества, помимо их историчес­кой несостоятельности, присуще одно общее свойство: все они (одни явно, другие скрыто) преследуют цель облагородить, восхвалить, превознести иудохристианскую религию как якобы единственно «богооткровенную» [1].

Иудохристиане приписали себе исключительное право на обладание «истинной верой». Противоестественный семитический монотеизм с его внекосмическим, трансцендентным (по-русски – запредельным) богом – «чистым», духовным первоначалом всего сущего, оторванным и вознесённым над «нечистой», неодушевлённой Природой, был совершенно чужд анимистически-пантеистическому мировосприятию Язычников.

«Бог» монотеистов есть кошмарная фикция, чёрная дыра небытия, ужасающая своей бездонной пустотой. Это ущербный плод теологичес­кого нигилизма, отрицающего ценность ведовского мистического опыта. Потому-то всем искренним мистикам – искателям Божества, будь они христианскими «еретиками» или мусульманскими суфиями, – трудно было оставаться правоверными, ибо они не могли принять догму, будто Природа существует вне Бога, а Бог – вне Природы. Такой мертвящий монотеизм уже не религиозность, а умозрительные богословские построения.

Есть существенное различие между религией как живой иррациональной связью человека с Высшими Силами (его религиозностью) и религией как внешними, церковными попытками выражения этой связи (вероучение, богослужение и т.д.).

Сама РАЗУМНОСТЬ, ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ И КРАСОТА Природы иррациональна так же, как иррациональна стихийная непознаваемая сущность Жизни. По сути слово «Бог» ничего не даёт [2]. Это лишь словесное выражение для человеческого неведения, а ведь опереться можно только на вещий инстинкт, на безошибочное внут­реннее чутьё.

Страстная потребность и тяга нашего сердца ко всему таинственному, чудесному, непостижимому составляет изначальную сущность человека и есть самый глубокий пласт его психики, откуда и произрастает подлинный корень религиозности как переживания, пронизываю­щего человека насквозь и целиком, когда душа и тело не противостоят друг другу, а сливаются в едином жизненном потоке. Иррацио­нальное является таковым только для поверхностного головного рассудка, но не для Сердца с его способностью интуитивного познания.

Что представляла собой ранняя традиционная восточнославянская религия, послужившая основанием славянорусской культуры?

Всякие попытки непредвзятого, беспристрастного исследования этой религии сталкиваются с непреодолимыми, казалось бы, трудно­стями, главнейшая из которых – отсутствие достоверных письменных источников, на которых, прежде всего, основывается академическая историческая наука.

Сами наши Языческие Предки, по всей видимости, никаких летописей не вели: не было в том надобности [3]. А подав­ляющее большинство имеющихся в руках учёных письменных материалов, касающихся дохристианской религии восточных славян, принадлежит перу церковников, то есть беспощадных, смертельных врагов этой народной религии, не понимавших её, но стремившихся всячески опоро­чить её приверженцев: они, дескать, и такие, и сякие, тут всякое лыко в строку.

Крайне малочисленные, отрывочные, расплывчатые и разнородные сведения о «северных варварах» содержатся в текстах византийских полководцев, в анналах, хрониках и сообщениях чужеземных путешественников: западных миссионеров и мусульман-арабов. Все они были людьми предубеждёнными и весьма далёкими от того, чтобы пытаться вникнуть в нравы Язычников, а потому даже при всём своём желании не могли бы дать объективную картину иного, чуждого им религиозного мировоззрения.