Последняя мистификация Пушкина

Ка­жет­ся, что по­эт спе­ци­аль­но вы­звал ее с деть­ми. Но Дан­зас оп­ре­де­лен­но пи­шет: «Пуш­кин по­же­лал ви­деть: же­ну, де­тей и своя­че­ни­цу Алек­сан­д­ру Ни­ко­ла­ев­ну Гон­ча­ро­ву, что­бы с ни­ми про­стить­ся». Вы­хо­дит, На­та­лья Ни­ко­ла­ев­на на­хо­ди­лась ря­дом, а Алек­сан­д­ри­на лишь ис­пол­ня­ла роль гу­вер­нант­ки.

Тем вре­ме­нем, в дом Пуш­ки­на при­шел Тур­ге­нев. Ему ска­за­ли, что по­эт про­ща­ет­ся с друзь­я­ми и про­во­ди­ли к Пуш­ки­ну. Вый­дя от не­го, Тур­ге­нев наспех вы­слу­шал от дру­зей по­след­ние но­во­сти и тут же, в гос­ти­ной, сел за­писать их:

11 час<ов> ут­ра. В квар­ти­ре Пуш­ки­на, еще не умер­ше­го. ...Он час­то при­зы­ва­ет на ми­ну­ту к се­бе же­ну, ко­то­рая все твер­ди­ла: «Он не ум­рет, я чув­ст­вую, что он не ум­рет» Те­перь она ка­жет­ся ви­дит уже близ­кую смерть. - Пуш(кин) со все­ми на­ми про­ща­ет­ся; жмет ру­ку и по­том да­ет знак вый­ти. Мне два раза по­жал ру­ку, взгля­нул, но не в си­лах был ска­зать ни сло­ва. Же­на опять ска­за­ла: «Что-то мне го­во­рит, что он бу­дет жить[693].

Про­ща­ние Пуш­ки­на с род­ны­ми и близ­ки­ми про­ис­хо­ди­ло на про­тя­же­нии не­сколь­ких ча­сов. Ли­ца сме­ня­лись час­то, и муд­ре­но бы­ло за­пом­нить по­ря­док их по­яв­ле­ния. Мо­жет и не сле­ду­ет ис­кать осо­бо­го умыс­ла в за­пи­сях Жу­ков­ско­го и Вя­зем­ско­го - в этой не­раз­бе­ри­хи ка­ж­дый за­по­ми­нал то, что мельк­ну­ло у не­го пе­ред гла­за­ми, и че­му он ус­пел при­дать зна­че­ние?!

И все же трудно объяснить, почему ни­кто из них не упо­мя­нул о Плет­не­ве, на­хо­дящемся ря­дом с по­этом ни­чуть не мень­ше дру­гих. Позд­нее он пи­сал В.Г.Те­п­ля­ко­ву:

В чет­верг ут­ром я си­дел в его ком­на­те не­сколь­ко ча­сов (он ле­жал и умер в ка­би­не­те, на сво­ем крас­ном ди­ва­не, под­ле сред­них по­лок с кни­га­ми). Он так пе­ре­но­сил свои стра­да­ния, что я, ви­дя смерть пе­ред гла­за­ми, в пер­вый раз в жиз­ни на­хо­дил ее чем-то обык­но­вен­ным, нис­коль­ко не ужа­саю­щим[694].

Ко­неч­но, он от­лу­чал­ся из до­му по­эта. Сна­ча­ла не­об­хо­ди­мо бы­ло из­ви­нить­ся пе­ред гос­тя­ми, ожи­дав­ши­ми у не­го Пуш­ки­на, за­тем, как и всем ос­таль­ным, от­ды­хать - ведь аго­ния по­эта про­дол­жа­лась око­ло двух су­ток!

Воз­мож­но, по­это­му Плет­не­ва не ока­за­лось в че­ре­де про­щаю­щих­ся? Или Пуш­кин на вре­мя за­был­ся, а друг по­эта, поя­вив­ший­ся с опо­зда­ни­ем, из-за скром­но­сти не на­пом­нил о се­бе? Ни­кто – ни Тур­ге­нев, ни Жу­ков­ский, ни Вя­зем­ский – не заметил этого.

К по­луд­ню прие­хал Арендт, но, как и в пер­вый раз, нуж­ных по­эту из­вес­тий от ца­ря он не при­вез. То­гда Жу­ков­ский, ре­шил сам ехать во дво­рец:

«Жду цар­ско­го сло­ва, что­бы уме­реть спо­кой­но», - ска­зал ему Пуш­кин.

Это бы­ло для ме­ня ука­за­ни­ем, и я ре­шил­ся в ту же ми­ну­ту ехать к го­су­да­рю, что­бы из­вес­тить его ве­ли­че­ст­во о том, что слы­шал. ...Схо­дя с крыль­ца, я встре­тил­ся с фельдъ­еге­рем, по­слан­ным за мной от го­су­да­ря».

А даль­ше со­сто­ял­ся его весь­ма лю­бо­пыт­ный раз­го­вор с Ни­ко­ла­ем I:

«Из­ви­ни, что я те­бя по­тре­во­жил»,— ска­зал он мне при вхо­де мо­ем в ка­би­нет.

«Го­су­дарь, я сам спе­шил к ва­ше­му ве­ли­че­ст­ву в то вре­мя, ко­гда встре­тил­ся с по­слан­ным за мною».

И я рас­ска­зал о том, что го­во­рил Пуш­кин. «Я счел дол­гом со­об­щить эти сло­ва не­мед­лен­но ва­ше­му ве­ли­че­ст­ву. По­ла­гаю, что он тре­во­жит­ся о уча­сти Дан­за­са».

«Я не мо­гу пе­ре­ме­нить за­кон­но­го по­ряд­ка,— от­ве­чал го­су­дарь,— но сде­лаю все воз­мож­ное. Ска­жи ему от ме­ня, что я по­здрав­ляю его с ис­пол­не­ни­ем хри­сти­ан­ско­го дол­га; о же­не же и де­тях он бес­по­ко­ить­ся не дол­жен: они мои. Те­бе же по­ру­чаю, ес­ли он умрет, за­пе­ча­тать его бу­ма­ги: ты по­сле их сам рас­смот­ришь»[695].

Стран­ное по­ру­че­ние! Счи­та­ет­ся, что та­ким об­ра­зом царь ис­клю­чал воз­мож­ность рас­про­стра­не­ния «воль­но­дум­ных» про­из­ве­де­ний по­эта. Мысль вро­де бы яс­ная, на пер­вый взгляд, не ли­шен­ная смыс­ла. Но кто из род­ных и близ­ких поэта стал бы пор­тить от­но­ше­ния с вла­стью? К то­му же по­ли­ти­че­ские взгля­ды Пуш­ки­на – а он от­кры­то вы­ра­жал их в раз­го­во­рах - бы­ли весь­ма уме­рен­ны­ми, ес­ли не ска­зать боль­ше - кон­сер­ва­тив­ны­ми. Его не слу­чай­но, по­смерт­но за­чис­ли­ли в ос­но­ва­те­ли рус­ской пар­тии.

Не слу­чай­но, по­то­му что еще в 1835 го­ду, в по­слан­ной ца­рю «За­пис­ке Мо­ре де Бра­зе», ком­мен­ти­руя по­ве­де­ние Пет­ра, он сам упот­ре­бил это на­зва­ние:

Нам при­ят­но ви­деть удо­сто­ве­ре­ние да­же от ино­стран­ца, что и Петр Ве­ли­кий и фельд­мар­шал Ше­ре­ме­тев при­над­ле­жа­ли к пар­тии рус­ской[696].

Мо­ло­дежь мог­ла, чи­тая ран­ние про­из­ве­де­ния по­эта, пред­став­лять его «ре­во­лю­цио­не­ром» и «ли­бе­ра­лом», но Ни­ко­лай I точ­но знал, ку­да кло­нит Пуш­кин. И хо­тя идеи «рус­ской пар­тии» не гро­зи­ли ре­во­лю­ци­он­ны­ми по­тря­се­ния­ми, а са­ма «пар­тия» су­ще­ст­во­ва­ла лишь в умах лю­дей, ца­рю не нра­ви­лось, что по­эт при­дер­жи­ва­ет­ся ан­ти­за­пад­ных на­строе­ний.

На­зна­чая Жу­ков­ско­го хра­ни­те­лем пуш­кин­ско­го ар­хи­ва, царь про­сто за­бо­тил­ся о сво­ем «до­б­ре» - ведь на сто­ле по­эта ле­жа­ла столь дол­го­ждан­ная «Исто­рия Пет­ра». Дан­зас, не ра­зо­брав­шись, на­звал ее «ка­зен­ны­ми бу­ма­га­ми». Имен­но, эти «бу­ма­ги» ин­те­ре­со­ва­ли са­мо­держ­ца боль­ше все­го, их он хо­тел видеть в сво­их ру­ках. Соб­ст­вен­но, в этом и за­клю­ча­лось глав­ное за­да­ние Жу­ков­ско­го (для мел­ко­го «под­гля­ды­ва­ния» Бен­кен­дорф от­ря­дил спе­ци­аль­но­го че­ло­ве­ка - ге­не­ра­ла Ду­бель­та). Друг по­эта со­брал ру­ко­пись и пред­ста­вил ее ца­рю в удоб­ном для про­смот­ра ви­де.

По­ку­да Жу­ков­ский на­хо­дил­ся во двор­це, к Пуш­ки­ну при­шел В.И.Даль, впо­след­ст­вие за­ме­нив­ший Спас­ско­го:

28 ген­ва­ря, во вто­ром ча­су по­луд­ня, встре­тил ме­ня г. Ба­шуц­кий, ко­гда я пе­ре­сту­пил по­рог его, ро­ко­вым во­про­сом: «слы­ша­ли?» и на от­вет мой: нет - рас­ска­зал, что Пуш­кин уми­ра­ет.

У не­го, у Пуш­ки­на, на­шел я тол­пу в за­ле и в пе­ред­ней - страх ожи­да­ния про­бе­гал ше­по­том по блед­ным ли­цам. - Гг. Арендт и Спас­ский по­жи­ма­ли пле­ча­ми. Я по­до­шел к бо­ля­ще­му - он по­дал мне ру­ку, улыб­нул­ся и ска­зал:

- Пло­хо, брат!» Я при­сел к од­ру смер­ти - не от­хо­дил, до кон­ца стра­ст­ных су­ток...

Пуш­кин за­ста­вил всех при­сут­ст­во­вав­ших сдру­жить­ся со смер­тию, так спо­кой­но он ее ожи­дал, так твер­до был уве­рен, что ро­ко­вой час уда­рил. Пуш­кин по­ло­жи­тель­но от­вер­гал уте­ше­ние на­ше и на сло­ва мои:

- Все мы на­де­ем­ся, не от­чаи­вай­ся и ты! от­ве­чал:

- Нет; мне здесь не жи­тье; я ум­ру, да вид­но уж так и на­до![697].

Во вто­ром ча­су к Пуш­ки­ну прие­ха­ла Е.М.Хит­ро­во, но обес­си­лен­ный по­эт не смог при­нять ее. То­гда она ста­ла пла­кать и ка­ять­ся, об­ви­няя всех и се­бя в бес­чув­ст­вен­но­сти, чем вы­зва­ла раз­дра­же­ние Тур­ге­не­ва.

В треть­ем ча­су Жу­ков­ский вновь поя­вил­ся в до­ме уми­раю­ще­го по­эта:

Я воз­вра­тил­ся к Пуш­ки­ну с уте­ши­тель­ным от­ве­том го­су­да­ря. Вы­слу­шав ме­ня, он под­нял ру­ки к не­бу с ка­ким-то су­до­рож­ным дви­же­ни­ем.

«Вот как я уте­шен! — ска­зал он. - Ска­жи го­су­да­рю, что я же­лаю ему дол­го­го, дол­го­го цар­ст­во­ва­ния, что я же­лаю ему сча­стия в его сы­не, что я же­лаю ему сча­стия в его Рос­сии». Эти сло­ва го­во­рил сла­бо, от­ры­ви­сто, но яв­ст­вен­но[698].

А го­во­рил ли? Впро­чем, сло­ва эти не­вин­ны и вы­дер­жа­ны в ду­хе пуш­кин­ской бла­го­дар­но­сти. Ос­па­ри­вать их бес­смыс­лен­но, хо­тя охот­ни­ки на­шлись. Ще­го­лев по­ла­гал, что Жу­ков­ский все пол­но­стью со­чи­нил. Исследователь, ве­ро­ят­но, был прав. Из днев­ни­ка Су­во­ри­на мож­но уз­нать, что ко­гда Жу­ков­ско­го уп­ре­ка­ли за его фан­та­зии, он не скрывал:

я за­бо­тил­ся о судь­бе же­ны Пуш­ки­на и де­тей[699].