Одухотворенная земля. Книга о русской поэзии

творчестве — «твой неприкаянный покой» — так писал Шатров о своей музе в стихотворении, написанном в пятидесятые годы. Его стихи

поражают открытостью, исповедальностью, но также и жесткостью, даже гневом и злостью — как в «Каракульче» и в «Неравном поединке» — об

охоте на волков, написанном, кстати, раньше, чем более известное стихотворение Владимира Высоцкого:

Твердишь, что устал от работы…

А видел когда-нибудь ты,

Как били волков с вертолета

Прицельным огнем с высоты?

Однако стихотворение — не упражнение на тему охраны окружающей среды и не заканчивается возмущением против убийства волков — у

вожака поэт учится достоинству и презрению к смерти:

Навстречу чудовищу, гордо,

В величье бессильной тоски

Зверь поднял косматую морду

И грозно ощерил клыки.

Он звал к поединку машину!

Врага, изрыгавшего гром!..

И даже такие мужчины

Шесть раз промахнулись по нем.

Когда его подняли в пене,

Сраженного выстрелом в пах,

Две желтые искры презренья

Еще догорали в зрачках.

31 декабря 1960

Юношеские стихи Шатрова настолько безыскусны, что иногда несколько прямолинейны. Со временем он научился скрывать боль и соль

труда между строк — швы стали незаметны. Так пришло мастерство, появилось умение подняться над собственной болью:

Каждый стих свой проверяй на юмор:

Не смешно ли простонала боль?

На смену прямолинейности пришла афористичность: «Нет мертвых форм, есть мертвые сердца». В ранних стихах Шатрова слышны были

отзвуки Блока, Пастернака — это был камертон, по которому поэт настраивал свою лиру:

День склонил лебединую шею

В золотой лучезарной пыли…

Молодея и все хорошея,

Я приветствую солнце земли.

Возмужав, он начал спорить со своими учителями, — не плюя в источник и преклоняясь перед мощью предтеч:

Наследник небывалой мощи,

Чужое золото стихов —

Нетленные святые мощи, —

Я принял…

Николай Шатров!

Поверив в свой дар, поэт осознал и свою ответственность перед ним — ни разу не покривил душой, не сфальшивил. Были удивительные

откровения: «Мне страшно самому от силы,/ Которую в себе ношу». Это не ложная скромность, а страх Божий. Названия его стихов — «Серый

стих», «Голый страх», «Страшная весна» — лишнее тому подтверждение. Стихотворение о себе — «Николай Шатров» завершается смиренным

двустишием:

Я путь продолжаю, великий немой,

Под стать безъязыкой России.

Стихи, написанные в конце сороковых — начале пятидесятых, особенно, если учесть, что Шатров был общительным человеком, охотно читал

свои стихи и близким, и довольно дальним — были уже делом, равносильным подвигу: «За рубеж проклятого столетья/ Мы судьбой своей

занесены», — писал он в 1951 г., а в стихотворении «Родине-Матери» 1958-го г. — прямая крамола, за которую можно было бы поплатиться и во

времена так называемой оттепели:

Ты, огромная Родина, — больше Европы,

И сильнее Америки в тысячу раз…

Но погибнешь навек от святого потопа

Слез твоих сыновей, всех замученных нас.

Ты, огромная Родина, и плодороден

И бесплоден пред Богом твой проклятый край,

Ты, огромная Родина, — вроде уродин

Балаганных… Живи и скорей умирай.

В те годы Шатров часто бывал в «Мансарде окнами на запад», — квартире Галины Андреевой, где собирались независимые и не

печатавшиеся поэты Леонид Чертков, Станислав Красовицкий, Валентин Хромов, о чем пишет Андрей Сергеев в интервью-воспоминании,

опубликованном в «Новом литературном обозрении» (№ 2, 1993), добавляя, что они «стихи его вслух ругали, а на самом деле ценили». В 50–70-е

гг. стихи Николая Шатрова были на слуху у многих, о них хорошо отзывались Пастернак, Антокольский, Сельвинский, С. Наровчатов,

И. Эренбург, Арсений Тарковский и многие другие более удачливые собратья, однако ни известным, ни тем более удачливым Шатрова назвать

нельзя. Сказать, что поэт был не замечен и обойден вниманием современников тоже нельзя: среди людей, постоянно с ним общавшихся и

ценивших его как поэта, были Г. Г. Нейгауз, В. В. Софроницкий, композитор Л. Афанасьев, художники А. Н. Козлов, А. Г. Быстренин, Т. Маврина,

поэты Н. Глазков, Ю. Куранов и очень многие поэты его поколения. При жизни Шатрова была, насколько мне известно, только одна публикация

его стихов: в 1962 г. благодаря усилиям Г. Серебряковой удалось напечатать подборку в «Литературной России». У поэта были все основания

писать о себе:

Меня от соблазнов уберегла

Моя непечатная слава.

Были посмертные публикации в «Континенте», где указали, что об авторе ничего не известно. В 44-м номере журнала «Огонек» за 1989 г. в

«Поэтической антологии», которую вел тогда Е. Евтушенко, опубликовали стихотворение «Каракульча» в несколько сокращенном виде, в

журнале «Новое литературное обозрение» (№ 2, 1993) было напечатано три стихотворения. Вот, пожалуй, и все, что предшествовало первой —

посмертно вышедшей книге (Нью-Йорк, Аркада, 1995).

Задумывались ли мы над тем, чтобы было бы, если бы Осип Мандельштам издал свою первую книгу «Камень» не в 1913 г., когда ему было

22 года, и даже не в 1916, когда вышло второе издание этой книги, а скажем, в 40-летнем возрасте? Очевидно, и книга была бы в некотором роде

анахронизмом, и творческая судьба поэта сложилась бы по-иному. Николай Шатров, кажется, и это предвидел, когда в 1954 году писал

предисловие к — так и не увидевшей свет при его жизни — книге стихов:

Как разыскать тебя сквозь время;

И не навеки ли поник

В твоей душе — чужой поэме —

Мой замурованный двойник?

Но ты поймешь, что нет пространства,

Что вечность переходит в миг…

И я скажу: «Живи и странствуй,

Ты — ставшая одной из книг!»

Без стихов факты жизни поэта — биография, со стихами — судьба. Николай Владимирович Шатров родился 17 января 1929 г. в Москве. Мать

поэта Ольга Дмитриевна Шатрова была актрисой, отец Владимир Михин — известным в то время врачом. Родители разошлись еще до войны, а

отец впоследствии был репрессирован (вот почему Николай носил фамилию матери).

Во время войны театр, в котором работала мать, был эвакуирован, и до 1949 г. Николай путешествовал с труппой: Омск, Нижний Тагил,

Березняки, Тюмень, Семипалатинск, Алма-Ата — такова география его юности. В Алма-Ате Шатров учился на филологическом факультете

Казахского университета, откуда в 1949 г. перевелся в Литературный институт. Поэт, однако, пришелся не ко двору в этой «кузнице

литературных кадров» и вскоре оставил институт. Говорят, знакомые литераторы давали ему подработать переводами с языков народов СССР, но

под этими переводами всегда стояла фамилия «заказчика».

В 1960 г. Шатров поступил на должность смотрителя в Третьяковскую Галерею, чтобы избежать обвинения в тунеядстве. Работа тем не менее

нравилась ему, его вдохновляла жизнь в окружении полотен и общение с искусствоведами и сотрудниками галереи, среди которых было немало

незаурядных людей. Но поработал Шатров недолго: ранним февральским утром 1961 года, когда он направлялся в Третьяковку, в Лаврушинском

переулке на него наехал снегоочиститель, шофер которого уснул за рулем. Чудом спасшись, Шатров пролежал три месяца в больнице с

переломом шейки бедра и травмой правой руки, два пальца на которой пришлось ампутировать. Так в 32 года он стал инвалидом.

В этот период своего творчества от социальных проблем поэт переходит к метафизическим, его видение становится глубже, объёмней.

Шатров был глубоко верующим человеком, не теряя при этом ни интереса к жизни, ни умения очаровываться ею:

Лишенный страшного всезнанья,

В дела чужие — не вникай!

Не обнажай воспоминанья,

В Ад превращающие Рай.

Стихи последних лет пронизаны предчувствием смерти: пророческий дар, как известно, сродни поэтическому. 28 марта 1977 года Николай