Последняя мистификация Пушкина

Но ведь это по­вто­ре­ние фи­наль­ной фра­зы гер­цо­га из «Ску­по­го ры­ца­ря»: «Ужас­ный век, ужас­ные серд­ца»! Воз­мож­но это и сов­па­де­ние, но пре­мье­ра пье­сы бы­ла на­зна­че­на на 1 фев­ра­ля 1837 го­да – в день про­ща­ния Пе­тер­бур­га с Пуш­ки­ным, а опуб­ли­ко­ва­на в ап­ре­ле 1936, в пер­вом но­ме­ре пуш­кин­ско­го «Со­вре­мен­ни­ка», са­мой по­след­ней из «ма­лень­ких тра­ге­дий».

Ста­ло быть, со­дер­жа­лось в ней что-то очень близ­кое и бес­по­коя­щее по­эта в по­след­ний год его жиз­ни? Взять хо­тя бы вос­кли­ца­ние Аль­бер­та: «О, бед­ность, бед­ность! Как уни­жа­ет серд­це нам она!», или его на­ив­ную на­де­ж­ду: «Про­клятое жи­тье! Нет, ре­ше­но – пой­ду ис­кать упра­вы у гер­цо­га»? И по­том - этот ед­ва не со­сто­яв­ший­ся по­еди­нок ме­ж­ду сы­ном и от­цом, ко­то­рый все рав­но раз­ре­шил­ся смер­тью по­след­не­го, и гер­цог не по­мог – раз­ве это не гимн Провидению?

Пуш­кин был на­столь­ко ув­ле­чен со­став­ле­ни­ем мис­ти­фи­ка­ции, что на сле­дую­щее ут­ро, в суб­бо­ту, по­спе­шил оз­на­ко­мить с ней А.И.Тур­ге­не­ва:

9 ген­ва­ря (...) Я за­шел к Пуш­ки­ну: он чи­тал мне свой pastiche[358] на Воль­те­ра и на по­томка Jeanne d 'Arc.[359]

Что вы­нес друг по­эта из это­го зна­ком­ст­ва? Ско­рее все­го, не­мно­го, хо­тя Пуш­кин, ве­ро­ят­но, объ­яс­нил ему суть мис­ти­фи­ка­ции, пред­ва­ри­тель­но на­сла­див­шись его за­ме­ша­тель­ст­вом. Ри­ск­нем пред­по­ло­жить, что по­эт соз­да­вал «шут­ку» не для пе­ча­ти, а для внут­рен­не­го поль­зо­ва­ния, для ро­зы­гры­ша дру­зей. Тут все строи­лось на са­мо­иро­нии и при­гла­ше­нии ра­зо­брать­ся в ней. В лице анг­лий­ско­го жур­на­ли­ста он вы­вел власть, а се­бя по­ста­вил на ме­сто «при­сты­жен­но­го» Воль­те­ра, ко­то­рый «не в шут­ку» при­нял вы­зов доб­ро­го и че­ст­но­го Дю­ли­са (не Дан­те­са ли? – А.Л.).

И все же кон­ст­рук­ция по­лу­чи­лась слиш­ком тя­же­ло­вес­ной. Тур­ге­нев, обыч­но вос­тор­жен­но вос­при­ни­маю­щий твор­че­ст­во по­эта, ни­как не от­реа­ги­ро­вал на эту «шут­ку». Ей не хва­та­ло яс­но­сти, за­то с из­быт­ком про­яв­ля­лись оби­да на все об­ще­ст­во и, од­но­вре­мен­но, до­са­да на са­мо­го се­бя. Но од­но Тур­ге­нев, без­ус­лов­но, по­нял – по­эт не сми­рил­ся со сво­ей уча­стью и го­то­вил­ся к ак­тив­ным дей­стви­ям.

Дру­зья не ог­ра­ни­чи­лись чте­ни­ем мис­ти­фи­ка­ции и от­пра­ви­лись на квар­ти­ру к Тур­ге­не­ву, что­бы ра­зо­брать­ся в до­ку­мен­тах по ис­то­рии Рос­сии, при­ве­зен­ных Тур­ге­не­вым из Фран­ции. Там они «за­бол­та­лись до 4-х ча­сов». Друг по­эта осо­бен­но гор­дил­ся важ­ны­ми ма­те­риа­ла­ми, до­бы­ты­ми им в ар­хи­ве Ми­ни­стер­ст­ва ино­стран­ных дел, где он «спи­сал поч­ти все, от­но­ся­щее­ся к Рос­сии, ...на­чи­ная с пер­вых сно­ше­ний ...с Фран­ци­ей пре­ж­де Пет­ра I — до пер­вых двух го­дов цар­ст­во­ва­ния им(пе­рат­ри­цы) Ел(иза­ве­ты) Петр(ов­ны)». Это со­ста­ви­ло око­ло «по­лу­пу­да» бу­маг, в ка­кой то ме­ре до­пол­няю­щих пуш­кин­ский ис­то­ри­че­ский труд.

По­том они рас­ста­лись, но за­тем, ото­бе­дав у Та­та­ри­но­ва, Тур­ге­нев вер­нул­ся к Пуш­ки­ну, и об­ще­ние их про­дол­жи­лось. Спус­тя не­ко­то­рое вре­мя, бли­же к ве­че­ру, дру­зья, ве­ро­ят­нее все­го, от­пра­ви­лись на ра­ут к Фи­кель­мо­нам. В.И. Ба­ку­ни­ной при­ем не по­нра­вил­ся:

в 11-ть ча­сов по­еха­ли к Фи(кель­мо­нам). Ожи­да­ли род­ст­вен­ный ве­чер... сто­ят жан­дармы. Вхо­дим. Жа­ра, тес­но­та — ра­ут, не са­мый боль­шой, сред­не­го раз­бо­ра -

бросила она как бы не­хо­тя, а Е.М. Ба­ку­ни­на до­ба­ви­ла:

про­сто ма­лень­кий ра­ут: че­ло­век сто[360].

Ве­чер был не са­мый бле­стя­щий, но он имел от­ли­чи­тель­ную осо­бен­ность, ко­то­рую не пре­ми­ну­ла от­ме­тить С.Н. Ка­рам­зи­на - по­след­ний раз Дан­тес по­яв­лял­ся в све­те же­ни­хом и хо­ло­стым муж­чи­ной:

зав­тра, в вос­кре­се­нье, со­сто­ит­ся эта уди­ви­тель­ная свадь­ба, мы уви­дим ее в ка­то­ли­че­ской церк­ви; Алек­сандр и Воль­де­мар бу­дут ша­фе­ра­ми, а Пуш­кин про­иг­ра­ет не­сколь­ко па­ри, по­то­му что он, из­во­ли­те ви­деть, бил­ся об за­клад, что эта свадь­ба один об­ман и ни­ко­гда не со­сто­ит­ся. Все это по-преж­не­му очень стран­но и не­объ­яс­ни­мо; Дан­тес не мог по­чув­ст­во­вать ув­ле­че­ния, и вид у не­го со­всем не влюб­лен­ный. Кат­рин во вся­ком слу­чае бо­лее сча­ст­ли­ва, чем он[361].

Со­фья, на­до от­дать ей долж­ное, бы­ла при­стра­ст­на ко всем уча­ст­ни­кам драмы: к Пуш­ки­ну - за его «бе­шен­ст­во», к Дан­те­су - за не­раз­бор­чи­вость, к Ека­те­ри­не - за ее «бли­зо­ру­кое сча­стье», - по­это­му, не­смот­ря на склон­ность к зло­ре­чию, мог­ла че­ст­но оце­нить си­туа­цию: «Все это по-преж­не­му очень стран­но и не­объ­яс­ни­мо».

Пуш­кин убе­ж­дал всех, что Дан­тес не же­нит­ся, а тот яв­но го­то­вил­ся это сде­лать, хо­тя и без ви­ди­мо­го удо­воль­ст­вия. Но не с кис­лым же вы­ра­же­ни­ем ли­ца? Да и кто из же­ни­хов на­ка­ну­не свадь­бы ве­сел? Сам Пуш­кин чрез­вы­чай­но гру­стил. Кро­ме то­го, со­вер­шен­но не по­нят­но - ко­му вы­год­на бу­ду­щая свадь­ба? Во­прос этот не да­вал Со­фьи по­коя. Все по­сле­дую­щие дни она вни­ма­тель­но изу­ча­ла но­во­брач­ных, сле­дуя за ни­ми бу­к­валь­но по­пя­там.

В тот же день в Пе­тер­бург на свадь­бу се­ст­ры прие­ха­ли Дмит­рий и Иван Гон­ча­ро­вы[362]. Их мис­сия то­же не обош­лась без ма­лень­ко­го се­мей­но­го скан­да­ла, но об этом чуть поз­же.

На сле­дую­щее ут­ро, 10 ян­ва­ря, в вос­кре­се­нье, со­стоя­лось бра­ко­со­че­та­ние Ека­те­ри­ны Гон­ча­ро­вой и Жор­жа Гек­кер­на – для нас про­сто Дан­те­са. Об­ряд со­вер­шал­ся два­ж­ды - сна­ча­ла в рим­ско-ка­то­ли­че­ской церк­ви св. Ека­те­ри­ны, а за­тем и в Исаа­ки­ев­ском со­бо­ре. Сви­де­те­ля­ми бы­ли: ба­рон Гек­керн, граф Г.А. Стро­га­нов, рот­мистр Ка­ва­лер­гард­ско­го пол­ка Бе­тан­кур, пол­ков­ник то­го же пол­ка А. По­ле­ти­ка, и по­ру­чик Гу­сар­ско­го пол­ка И. Гон­ча­ров[363]. Ли­ца из­вест­ные - все так или ина­че свя­за­ны с ду­эль­ной ис­то­ри­ей.

Спус­тя два дня, пе­ре­ва­рив све­жие впе­чат­ле­ния, С.Н. Ка­рам­зи­на пи­са­ла брату:

Итак, свадь­ба Дан­те­са со­стоя­лась в вос­кре­се­нье; я при­сут­ст­во­ва­ла при оде­ва­нии ма­де­муа­зель Гон­ча­ро­вой, но ко­гда эти да­мы ска­за­ли, что я еду вме­сте с ни­ми в цер­ковь, ее злая тет­ка За­гряж­ская уст­рои­ла мне сце­ну. Из са­мых луч­ших по­бу­ж­де­ний, как го­во­рят, опа­са­ясь из­лиш­не­го лю­бо­пыт­ст­ва, тет­ка из­ли­ла на ме­ня всю желчь, на­ко­пив­шую­ся у нее за це­лую не­де­лю от не­скром­ных вы­ра­же­ний уча­стия; мне ка­жет­ся, что в до­ме ее бо­ят­ся, ни­кто не под­нял го­ло­са в мою поль­зу, что­бы по край­ней ме­ре ска­зать, что они сами ме­ня при­гла­си­ли[364].

За­гряж­ская по­ни­ма­ла, что Со­фья, одер­жи­мая лю­бо­пыт­ст­вом, на­хо­дясь внут­ри сва­деб­ной кух­ни, обя­за­тель­но най­дет ка­кие-ни­будь ог­ре­хи в ее ор­га­ни­за­ции или, то­го ху­же, при оде­ва­нии не­вес­ты за­ме­тит скан­даль­ные из­ме­не­ния в ее фи­гу­ре и по­де­лит­ся пи­кант­ной но­во­стью со свет­ски­ми ост­ро­сло­ва­ми, спо­соб­ны­ми ра­ди удо­воль­ст­вия раз­дуть из ме­ло­чи це­лую ис­то­рию. Ка­рам­зи­на встре­ти­ла ог­ра­ни­че­ние сво­ей сво­бо­ды с не­скры­вае­мым раз­дра­же­ни­ем:

Ты со­гла­сишь­ся, что по­ми­мо дос­тав­лен­ной мне не­при­ят­но­сти, я долж­на бы­ла еще ис­пы­тать боль­шое раз­оча­ро­ва­ние: не­воз­мож­но сде­лать на­блю­де­ния и рас­ска­зать те­бе о том, как вы­гля­де­ли уча­ст­ни­ки этой та­ин­ст­вен­ной дра­мы в за­клю­чи­тель­ной сце­не эпи­ло­га. Алек­сандр го­во­рит, что все про­шло наи­луч­шим об­ра­зом, но ты ведь зна­ешь, он по при­ро­де сво­ей не на­блю­да­те­лен.[365]

Не­воз­мож­ность ока­зать­ся в цен­тре со­бы­тий и про­ник­нуть в чу­жую тай­ну - вот что уд­ру­ча­ло Со­фью! И ка­кое ли­те­ра­тур­ное оп­рав­да­ние - дра­ма, сце­на, эпи­лог! Как буд­то речь шла о вы­ду­ман­ной ис­то­рии!? И по­че­му эпи­лог, ко­гда сю­жет еще не сло­жил­ся, и не по­нят­но – кто вы­иг­рал от это­го бра­ка? Со­фью не уст­раи­ва­ли спо­соб­но­сти бра­та - она все же по­доз­ре­ва­ла, что дра­ма не за­вер­ше­на. Она чув­ст­во­ва­ла ды­ха­ние стра­сти и скры­тое си­ло­вое на­пря­же­ние, но ее соб­ст­вен­ные на­блю­де­ния ока­за­лись вя­лы­ми и бли­зо­ру­ки­ми: