Последняя мистификация Пушкина

Скла­ды­ва­ет­ся впе­чат­ле­ние, что Пуш­кин уже как бы не ин­те­ре­со­вал­ся судьбой Ми­хай­лов­ско­го, до­пус­кая не­бреж­ность при об­су­ж­де­нии его уча­стия. А ме­ж­ду тем, по­эт со­би­рал­ся «еще по­смот­реть», то есть вы­ра­жал на­де­ж­ду на осу­ще­ст­в­ле­ние пла­на, о ко­то­ром пи­сал Оси­по­вой - про­да­жи уго­дий, а не са­мо­го име­ния, но де­лал это сдер­жа­но, по­сколь­ку уча­стие Пав­ли­ще­ва здесь не пред­по­ла­га­лось. По мыс­ли по­эта, зять по­лу­чал свое от про­да­жи уго­дий.

Вме­сте с пись­мом Пуш­кин по­слал в Вар­ша­ву се­ст­ре чет­вер­тый но­мер «Совре­мен­ни­ка». Оль­га Сер­ге­ев­на пи­са­ла от­цу:

Вид­но, что он очень за­нят свои­ми де­ла­ми и в пло­хом на­строе­нии, 4-й том его жур­на­ла ук­ра­шен его про­из­ве­де­ни­ем «Ка­пи­тан­ская доч­ка». Я уже дав­но не чи­та­ла ни­че­го по-рус­ски столь ин­те­рес­но­го»[339].

Се­ст­ра чув­ст­во­ва­ла, что брат на­хо­дит­ся на гра­ни сры­ва. Ко­неч­но, она, как и мно­гие дру­гие, свя­зы­ва­ла это с ду­эль­ной ис­то­ри­ей. З мар­та, го­во­ря о смер­ти бра­та, она вспоминала:

бу­ду­чи в кур­се всех об­стоя­тельств, ко­то­рые при­ве­ли к этой ду­эли, я ожи­да­ла ка­ко­го-ни­будь взры­ва. Мне ни­кто не пи­сал из Пе­тер­бур­га, но тех пи­сем, ко­то­рые по­лу­ча­ли кня­зья Коз­лов­ской, Вол­хон­ской, гг. Кай­са­ров, Кру­зен­штерн, Оч­кин, бы­ло дос­та­точ­но, что­бы здесь рас­про­стра­ни­лись все те слу­хи, ко­то­рые хо­ди­ли в Пе­тер­бур­ге по по­во­ду за­му­же­ст­ва м-ль Гон­ча­ро­вой.[340]

Оль­га Сер­ге­ев­на до­га­ды­ва­лась, что с бра­том про­ис­хо­ди­ли важ­ные из­ме­не­ния, по­это­му она с та­кой бо­лью и жад­ность вос­при­ня­ла весть о че­ло­ве­ке, ко­то­рый мог под­твер­дить или оп­ро­верг­нуть ее по­доз­ре­ния. 17 мар­та она со­об­щи­ла от­цу:

Врев­ский толь­ко что на­пи­сал му­жу, что же­на его все дни на­хо­ди­лась под­ле Алек­сан­д­ра, но пись­мо его так ко­рот­ко, что он не со­об­ща­ет да­же, вер­ну­лась ли она в де­рев­ню (в Три­гор­ское – А.Л.) …«Она на­хо­дит, что он сча­ст­лив, что из­бав­лен тех ду­шев­ных стра­да­ний, ко­то­рые так ужас­но его му­чи­ли по­след­нее вре­мя его су­ще­ст­во­ва­ния»[341] - и ни­че­го к это­му не при­бав­ля­ет.[342]

За­гад­ка Е.Н.Врев­ской тре­бу­ет от­дель­но­го об­су­ж­де­ния. Здесь же важ­но заметить: страш­ный вы­вод – «он сча­ст­лив, что из­бав­лен тех ду­шев­ных стра­да­ний» - не вы­звал у се­ст­ры ни­ка­ко­го про­тес­та. Бо­лее то­го, он как бы пе­ре­кли­кал­ся с внеш­не ней­траль­ным за­ме­ча­ни­ем из ее пись­ма: «он (Пуш­кин - А.Л.) очень за­нят свои­ми де­ла­ми и в пло­хом на­строе­нии».

Впол­не ве­ро­ят­но, что в тот день, 5 ян­ва­ря, ко­гда по­эт пи­сал пись­мо се­ст­ре, его по­се­тил Д.Е.Кел­лер, ра­нее при­гла­шен­ный по­этом у Мей­ен­дор­фа. Стран­ной бы­ла эта встре­ча. Ис­то­рик вспо­ми­нал:

Не­де­ли за три до смер­ти ис­то­рио­гра­фа Пуш­ки­на был я по его при­гла­ше­нию у не­го. Он мно­го го­во­рил со мной об Ис­то­рии Пет­ра Ве­ли­ко­го. ...Алек­сандр Сер­гее­вич на во­прос мой, ско­ро ли мы бу­дем иметь удо­воль­ст­вие про­честь про­из­ве­де­ние его о Пет­ре, от­ве­чал: «Я до сих пор ни­че­го еще не на­пи­сал, за­ни­мал­ся един­ст­вен­но со­би­ра­ни­ем ма­те­риа­лов: хо­чу со­ста­вить се­бе идею обо всем тру­де, по­том на­пи­шу ис­то­рию Пет­ра в год или в те­че­ние по­лу­го­да и ста­ну ис­прав­лять по до­ку­мен­там»[343].

По­след­няя фра­за по­эта, ес­ли ее рас­смат­ри­вать в це­лом, а не от­дель­ны­ми ци­та­та­ми, вы­зы­ва­ет мно­го во­про­сов и да­же не­до­уме­ние. Из­вест­но, что по­сле смер­ти Пуш­ки­на Жу­ков­ский на­шел ру­ко­пись «Ис­то­рии Пет­ра» на его ра­бо­чем сто­ле – 31 ра­бо­чая тет­радь – и, офор­мив ее, ото­слал ца­рю на оз­на­ком­ле­ние, по­сле че­го она, пре­одо­лев цен­зур­ные пре­по­ны, бы­ла раз­ре­ше­на к пе­ча­ти как впол­не са­мо­стоя­тель­ное про­из­ве­де­ние. Вы­хо­дит, по­эт соз­на­тель­но вво­дил Кел­ле­ра в за­блу­ж­де­ние? Но де­лал это как-то не­убе­ди­тель­но. Как мож­но серь­ез­но от­не­стись к ут­вер­жде­нию: «на­пи­шу ис­то­рию Пет­ра в год или в те­че­нии по­лу­го­да»?! Раз­ве речь шла не о боль­шой ис­сле­до­ва­тель­ской ра­бо­те, идея ко­то­рой к то­му же еще и не офор­ми­лась?

Впро­чем, как ста­ло из­вест­но из фраг­мен­та днев­ни­ка Кел­ле­ра, вос­ста­нов­лен­но­го И.Фейн­бер­гом, Пуш­кин в те­че­ние по­лу­то­ра­ча­со­вой бе­се­ды дал по­нять ис­то­ри­ку, что и с «иде­ей обо всем тру­де» не все так про­сто:

Он рас­крыл мне стра­ни­цу анг­лий­ской кни­ги, за­пи­сок Брю­са о Пет­ре Ве­ли­ком, в ко­тором упо­ми­на­ет­ся об от­ра­ве ца­ре<ви­ча> Алек­сея Пет­ро­ви­ча, при­го­ва­ри­вая: «Вот как то­гда де­ла де­ла­лись».[344]

Ста­ло быть, идея су­ще­ст­во­ва­ла! Кел­лер за­ма­рал эту фра­зу, по­ни­мая, ка­кую страш­ную уг­ро­зу она таи­ла в се­бе.

Оче­вид­но, что по­эт вел с ис­то­ри­ком свою иг­ру. И тут са­мое вре­мя за­дать во­прос: а за­чем, соб­ст­вен­но, Кел­лер при­хо­дил к Пуш­ки­ну? Од­но­го при­гла­ше­ния здесь яв­но не­дос­та­точ­но. Вот ес­ли бы ис­то­рик при­нес по­эту часть пе­ре­во­ди­мых им для ца­ря за­пи­сок Гор­до­на! Но из днев­ни­ка вид­но, что он за­шел просто так - из веж­ли­во­сти. Из веж­ли­во­сти за­дал Пуш­ки­ну боль­ной во­прос: «ско­ро ли мы бу­дем иметь удо­воль­ст­вие про­честь про­из­ве­де­ние его о Пет­ре»?! И по­лу­чил столь же «веж­ли­вый» от­каз.

Вряд ли Кел­лер соз­на­тель­но шпио­нил за по­этом. Ему и са­мо­му, как ис­то­ри­ку, бы­ло ин­те­рес­но по­зна­ко­мить­ся с ра­бо­той Пуш­ки­на, уви­деть ру­ко­пись. Од­на­ко, зная при­выч­ку Ни­ко­лая тес­но об­щать­ся с под­дан­ны­ми, Пуш­кин спра­вед­ли­во по­ла­гал, что об­щий смысл раз­го­во­ра в са­мое бли­жай­шее вре­мя бу­дет пере­дан ца­рю, осо­бен­но, ес­ли упо­мя­нуть о су­ще­ст­во­ва­нии ру­ко­пи­си. И царь не­пре­мен­но по­тре­бо­вал бы ее для оз­на­ком­ле­ния. А даль­ше мог по­сле­до­вать запрет или то­го ху­же – изъ­я­тие ра­бо­ты. Ес­ли бы Пуш­кин хо­тел ос­та­вить служ­бу, от­ка­зав­шись от из­да­ния ис­то­ри­че­ско­го тру­да, он так бы и по­сту­пил. Но он со­би­рал­ся вы­вес­ти «Ис­то­рию Пет­ра» из сто­ли­цы и опуб­ли­ко­вать ее ча­ст­ным по­ряд­ком, а по­то­му дал по­нять Кел­ле­ру, что ру­ко­пи­си как бы не су­ще­ст­ву­ет.

Со­всем же не го­во­рить о сво­их ис­то­ри­че­ских за­ня­ти­ях Пуш­кин не мог, и ему при­шлось об­су­ж­дать с ис­то­ри­ком эту не­су­ще­ст­вую­щую ру­ко­пись, тем са­мым, соз­да­вая не­лов­кую си­туа­цию, пол­ную дву­смыс­лен­но­сти. Воз­мож­но, ка­кое-то вре­мя это за­бав­ля­ло по­эта, но итог встре­чи он под­вел не шу­точ­ный:

Эта ра­бо­та убий­ст­вен­ная, - ска­зал он мне, - ес­ли бы я на­пе­ред знал, я бы не взял­ся за нее.[345]

Ко­гда Кел­лер, за­ин­три­го­ван­ный сло­ва­ми по­эта, ушел, Пуш­кин, на­до ду­мать, по­гру­зил­ся в еще бо­лее мрач­ные раз­мыш­ле­ния. Для не­го бы­ло оди­на­ко­во пло­хо - уз­на­ет Ни­ко­лай о су­ще­ст­во­ва­нии ру­ко­пи­си или ему со­об­щат, что ее нет, то­гда как она долж­на быть, – в лю­бом слу­чае от­но­ше­ния с вла­стью те­ря­ли вся­кий смысл. Но са­мое страш­ное за­клю­ча­лось в том, что Пуш­кин не знал, ко­гда царь от­пус­тить его с «це­пи» и от­пус­тит ли во­об­ще, а не бу­дет во­дить по двор­цо­вым за­лам как ук­ро­щен­но­го зве­ря. Очень хо­те­лось не ждать, а са­мо­му по­пы­тать­ся вы­рвать­ся из рук са­мо­до­воль­но­го ук­ро­ти­те­ля, тем бо­лее, что сво­им но­во­год­ним по­дар­ком он дал понять, что не собирается защищать поэта!

Ут­ром сле­дую­ще­го дня, 6 ян­ва­ря, Пушкин с же­ной при­сут­ст­во­вал сна­ча­ла в Зим­нем двор­це на тор­же­ст­вен­ной це­ре­мо­нии по слу­чаю празд­ни­ка Кре­ще­ния, а ве­че­ром ока­зал­ся у Фи­кель­мо­нов в об­ще­ст­ве близ­ких дру­зей. Тур­ге­нев писал:

в 10 ча­сов ве­че­ра от­пра­вил­ся к Фи­кель­мо­ну: там лю­бо­пыт­ный раз­го­вор наш с Пуш­ки­ным, Ба­ран­том, кня­зем Вя­зем­ским. Хит­ро­во од­на слу­ша­ла, анг­ли­ча­нин по­сле вме­шал­ся. Ба­рант рас­ска­зы­вал о за­пис­ках Та­лей­ра­на (...) С Ли­бер­ма­ном о Ми­нье, с Хит­ро­вой и Ар­шия­ком — о плот­ской люб­ви. Ве­чер хоть бы в Па­ри­же![346].