Альтист Данилов

ми галстуками или забывший о нем, через несколько дней подошел к Данилову и, намекая на нечто им двоим известное, говорил с ним почтительно, даже заискивающе. Один из дирижеров, кого Клавдия видела в очереди в Настасьинском переулке, раскланивался с Даниловым теперь куда приветливее, чем прежде. Выяснилось, что и на гастроли в Италию Данилов поедет. И критик Зыбалов прислал Данилову письмо, извинялся, что не упомянул фамилию Данилова в газете, сообщал, что его игра на альте ему очень понравилась, что она выше музыки Переслегина, а впрочем, и симфонию Переслегина он хотел бы услышать снова, чтобы оценить ее объективнее. Клавдия же подкараулила Данилова вечером у входа в театр и набросилась на него с упреками. Что же он ее водил за нос, упрашивая о записи в очередь!

- Из-за чего они тебя пригласили?

- Я сам не понимаю, из-за чего, - сказал Данилов.

- Не лги мне! Ты им понадобился?

- Им нужен музыкальный консультант. Вдруг придется читать ноты или оценивать песни.

- Музыкантов тысячи, лауреатов сотни, а позвали тебя. За какие заслуги позвали тебя?

- Что ты на меня напала? - сказал Данилов.

- Ты не увиливай от ответа!

- Я не могу ничего объяснить тебе, - сказал Данилов строго. - Я не волен.

Эти слова сразу же успокоили Клавдию Петровну. Теперь она смотрела на Данилова с тихим интересом. И радость была а ее глазах.

- Надеюсь, что ты не забудешь, кто я тебе.

- А кто ты мне?

- Данилов, не надо... Ты знаешь, кто я тебе.

- По-моему, ты начинаешь питать ложные надежды. К тому же ты имеешь в очереди куда больше возможностей, чем я.

- Хорошо, - быстро сказала Клавдия, как бы соглашаясь с ним, словно он был одержим бредовой идеей и что же раздражать больного. Потом она все же не выдержала: - А ты, оказывается, вон какой загадочный. Только прикидываешься простаком и бестолочью...

- Извини, Клавдия, - сказал Данилов. - У меня спектакль. Загадки же мои ты давно могла бы разгадать.

- Может быть, я была слепая... - уже следуя к двери, он услышал печальные слова. Данилов даже остановился в удивлении. Посмотрел на Клавдию. Однако свет не падал на ее лицо...

Играл он в те дни много, играл с жадностью.

Играл на Альбани и на простом альте.

Играл Данилов и дома и в театре. Играл в яме с упоением даже музыку опер и балетов, какую прежде считал для себя чужой. Теперь у него было желание войти внутрь этой музыки без чувства превосходства над ней и ее композитором, понять намерения и логику композитора и обрести в музыке, пусть так и оставшейся ему чужой, свободу мастера, которому подвластна любая музыка ("Ну не мастера, а мастерового", - скромничал при этом Данилов). В вещах, им любимых, он, как ему казалось, такой свободы достиг. Или уже достигал ее без особенных усилий и напряжений. То есть эти усилия и напряжения были в его музыке всегда, десятки лет, и были порой мучительными, сейчас же они словно истаивали, звуки рождались сами собой. Данилов помнил слова Асафьева: "В конце концов, техника есть