Женская война

ерь мне известно, я сказал бы ему: «Милостивый государь, вас Нанона назвала своим братом; не меня, а вас спрашивают». Он явился бы сюда вместо меня, а я умер бы вместо него.

— Так стало быть, он умрет! — вскричала Нанона с горестью, которая показывала, что в самые твердые умы мысль о смерти входит вместе со страхом и никогда не кажется достоверною. — Стало быть, он умрет!

— Сестрица, — отвечал Ковиньяк, — вот все, что я могу сказать вам, и на чем надобно основывать наши намерения. Теперь девять часов вечера, в продолжение двух часов, пока я ехал сюда, могло случиться много нового. Не отчаивайтесь, может быть, не случилось ровно ничего. Вот какая мысль пришла мне в голову.

— Говорите скорее.

— В одной миле от Бордо у меня сто человек солдат и мой лейтенант.

— Человек верный?

— Фергюзон.

— Так что же?

— Вот, сестрица, что ни говорил бы герцог Бульонский, что ни делал бы герцог ле Ларошфуко, что ни думала бы принцесса, которая считает себя полководцем получше этих обоих, я убежден, что с сотнею человек, пожертвовав из них половину, я доберусь до Каноля.

— О нет! Вы ошибаетесь! Вы не проберетесь к нему! Это невозможно!

— Проберусь или меня убьют!

— Ах, ваша смерть покажет мне ваше желание спасти его… Но все-таки она не спасет его. Он погиб! Он погиб!

— А я говорю вам, что нет, если бы даже пришлось мне отдать себя за него! — вскричал Ковиньяк в порыве великодушия, которое удивило его самого.

— Вы пожертвуете собой!

— Да, разумеется. Ни у кого нет причины ненавидеть этого доброго Каноля, и все его любят. Меня, напротив, все не терпят.

— Вас не терпят! За что?

— За что? Это очень просто: за то, что я имею честь быть связанным с вами кровными узами. Извините, сестрица, но эти слова мои должны быть чрезвычайно лестны для отчаянной роялистки.

— Постойте, — сказала Нанона медленно, прикладывая палец к губам.

— Я слушаю.

— Вы говорите, что жители Бордо ненавидят меня?

— Как нельзя больше.

— В самом деле! — прошептала Нанона с полузадумчивою, полувеселою улыбкою.

— Я не думал, что эта правда будет вам так приятна.

— Правда! Правда! .. Да, — продолжала она, разговаривая сама с собой более, чем с братом, — ненавидят не Каноля и не вас. Погодите! Погодите!

Она встала, накинула на белые, пылавшие плечи шелковую мантилью, села к столу и поспешно написала несколько строк. Ковиньяк, видя, как горел ее лоб и поднималась грудь, понял, что она пишет о чрезвычайно важных делах.

— Возьмите это письмо, — сказала она, запечатывая бумагу, — отправляйтесь в Бордо одни, без солдат и без конвоя. У нас на конюшне есть скакун, который довезет вас туда через час. Скачите, как человек может скакать. Отдайте это письмо принцессе Конде. И Каноль будет спасен.

Ковиньяк с удивлением взглянул на сестру, но он знал всю твердость ее прямого ума и потому не терял времени на объяснение ее фраз: он побежал на конюшню, вскочил на указанную лошадь и через полчаса проскакал уже половину пути. В ту минуту, когда он уезжал,