Поэтика за чайным столом и другие разборы

430

Впервые: Жолковский А. К. Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. М.: Советский писатель, 1992. С. 192–204.

431

Структурный разбор этого рассказа см.: Щеглов 1970.

432

Богатый спектр вариаций на эту романтическую тему являет поэтика Пушкина, у которого мы встречаем такие инвариантные мотивы, как: ‘любовь ценою смерти’, ‘страсть на пороге гибели’, ‘любовь к мертвенной красе’, ‘любовь у гроба (за гробом)’, ‘любовные объятия в возбуждающей близости трупа’ (ср. знаменитое «при мертвом!» Лауры и Дон Гуана в «Каменном госте») и т. п.; см. Жолковский 2005 [1979].

433

Более того, даже такой архисентименталистский текст, как «Бедная Лиза», включает осознание культурной относительности «чувствительного» мироощущения (см.: Жолковский 1994: 105–106).

434

Подробнее об этом см.: Фрейденберг 1936.

435

Сопоставление трех текстов носит историко-типологический характер (речь не идет о влиянии или заимствовании; тем любопытнее игра их сходств и различий).

436

Отмечено К. Чуковским; см.: Жолковский 1994: 331.

437

Слегка отличный текст под заглавием «Рассказ про даму с цветами» вошел в «Голубую книгу».

438

Кстати, у Зощенко есть рассказ и с таким заглавием.

439

О литературных счетах Зощенко с Тургеневым см.: Жолковский 2007: 347.

440

Отметим, что по крайней мере у двух героинь русской литературы — Наташи Ростовой и Настасьи Филипповны (ср. ниже примеч. 14) — с поместьем, носящим это значащее название, связаны идиллические воспоминания.

441

Здесь не исключено прямое пародирование знаменитых строк из «Незнакомки» Блока: И вижу берег очарованный И очарованную даль. По свидетельству Чуковского, первым шагом Зощенко к созданию собственной литературной маски была работа над рефератом о Блоке [Жолковский 1994: 335; гл. 7, примеч. 30]. О развенчании молодым Зощенко прекрасных дам и незнакомок Блока см. также в воспоминаниях Веры Зощенко, вдовы писателя [Воспоминания 1981: 84]; об уравнении «Аристократка» = «Незнакомка» см.: Жолковский 2005 [1988].

442

Ср. сведения о возможном прототипе героини — жене Ф. К. Сологуба писательнице Анастасии Чеботаревской [Вольпе 1991: 181].

443

Вспомним денежные расчеты вокруг финального посещения могилы станционного смотрителя (см.: Жолковский 1994: 105).

444

Перед нами ситуация, диаметрально противоположная «Бедной Лизе», где измена приводит к самоубийству, каковое, в свою очередь, позволяет Лизе уже из-за гроба вернуть себе любовь Эраста. Кстати, этот довольно скупо намеченный Карамзиным эффект положил начало существенному для русской литературы мотиву ‘женщины-жертвы, преследующей своего бывшего мучителя’. В пушкинской «Русалке» он принимает форму планируемой физической расправы (Русалки с Князем), а в «Идиоте» жертве (Настасье Филипповне) удается морально раздавить всех виновных и невиновных мужчин еще в этом мире [Matich 1987: 55]; наконец, у Блока роковая женщина достигает вершины господства над мужским лирическим «я», — чтобы в буквальном смысле получить сапогом по морде в развязке «Дамы с цветами».

445

Эти зощенковские рыбаки играют ту же роль ‘свидетелей сцены узнавания’, принимающих участие в ее (про- или анти-)культурной интерпретации, что и богобоязненный кузнец (а также полковник) в сцене экзекуции в «После бала». Их интерес к деньгам вовсе не находится «по ту сторону культуры» и явственно отражает новую систему ценностей, стоящую за «материалистическими» рассуждениями рассказчика. А на более глубинном уровне роль этих рыбаков — как в буквальном смысле «ловцов человеков» (причем не столько их душ, сколько тел) — тоже соотносима с темой рассказа, а значит, и с христианской концовкой «После бала» (ср. также примеч. 18).

446

Автор — приблизительный ровесник инженера, которому в рассказе «лет сорок»; самому Зощенко сорок лет исполнилось в 1934 г.

447

О попытках интерпретации художественных текстов Зощенко в свете автопсихоанализа, предпринятого им в этой книге, см.: Hanson 1989; Жолковский 2005 [1988], Жолковский 2007.

448

Как прямо заявленная тема рассказа «Дама с цветами», так и его подспудная личная проблематика уходят корнями в соответствующие архаические структуры (ср. наш анализ «исторических корней» «После бала»). Героиня представляет собой своего рода спящую красавицу, а вернее Эвридику, подлежащую вызволению из подземного царства, на границе которого возникает вопрос об уплате денег хароноподобным рыбакам (недоверие рыбаков можно соотнести с уклонением Орфея от платежа Харону). В сущности, героиня мертва с самого начала (она не ест и не улыбается) и соответственно отделена водной преградой от мужа, ездящего на работу на пароходе (ср. страх воды у самого Зощенко, в частности в рассказе «Рогулька»). Однако, найдя героиню, так сказать, в царстве мертвых, герой, вместо того чтобы вернуть ее к жизни поцелуем и забрать с собой, цинично отвергает ее и с легким сердцем возвращается на свой берег один, чем вносит радикальную поправку в мифологический подтекст рассказа. Но в целом этот поворот имеет опору, с одной стороны, в трагическом исходе мифа об Орфее и Эвридике, а с другой — в центральной для русской литературы мифологеме лишнего человека, неспособного к полноценному союзу с женщиной, от которой он по тем или иным мотивам отказывается.

449

Это первое упоминание латыни исподволь готовит ее использование в кульминационном эпизоде главы (см. ниже).

450

В результате она получает возможность писать о «настоящем рае, небесном».

451

Ср. озабоченность детскими воспоминаниями героя «Дамы с цветами».

452

Имеется в виду семиотическое значение слова «символ», то есть «знак, значение которого задается языковой конвенцией». Интересное семиотическое прочтение этого эпизода «Анны Карениной» см.: Pomorska 1982: 389.

453

Подробный разбор этого стихотворения см.: Щеглов 1982.

454

Кстати, последняя метафора отнюдь не столь абсолютно убедительна, как, по-видимому, полагает рассказчица; скажем, Толстой — автор «Холстомера» или Пильняк — автор «Машин и волков» вполне могли бы взять сторону животного против человека, тем более против начальника режима.

455

Это местоимение, напечатанное двумя большими буквами и вынесенное в буквальном смысле в конец главы (в качестве ее самого последнего слава), является, конечно, прозрачной отсылкой к Пушкину — классическому для русского читателя арбитру в вопросах любви, смерти и культуры: Пустое «вы» сердечным «ты» Она, обмолвясь, заменила… («Ты и вы»).