Прах и пепел

егче, не так обжигало тело. На печи сушилось зерно, рожь или пшеница, и оно было горячим, но не так пекло. Николай придерживал Сашу, а Проценко обтирал полотенцем. Саша затих, лежал в забытьи. Николай укрыл его тулупом.

— Дышит? — спросил Чураков снизу.

— Дышит.

— Отойдет, обтирайте его почаще, пусть голым лежит. Девок не подпускать, не до девок ему теперь, так ведь, Панкратов?!

Саша не слышал Чуракова, в ушах звенело, все было в тумане, вытягивал ноги, старался подоткнуть под себя тулуп, чтобы не так обжигало, опять впадал в сон.

Наверно, крепок был Саша, если выдержал ночь на раскаленной печи, да еще после спирта… Проснулся утром, вытер себя полотенцем, чувствовал легкость во всем теле, только вроде бы покалывало в груди и возле лопатки неудобство.

— До ветру во двор не ходите, — предупредил Николай, — в сенях ведро стоит, а умывальник на кухне.

Саша накинул шинель, вышел в сени, умылся, оделся, натянул сапоги.

— Валенки надевайте, — сказал Николай.

— В военкомат поеду, в форме надо быть. Василий Акимович вернулся?

— Вернулся. Овсянникова в больнице оставил. Обмороженных не берут — мест нет. Тоня лекарства привезла.

Саша сел на лавку. Опять закружилась голова, но слабость была приятная.

Встали Проценко с Чураковым, умывались.

— А Стрельцов где? — спросил Саша.

— Известно где, у невесты.

— У него в каждой деревне невеста.

Чураков и Проценко тоже сели за стол.

— Полегчало тебе? — спросил Чураков.

— Вроде да.

— В бане пропарили бы, веником отхлестали, да не топлена у них баня, другим способом тебя прогрели. «Народная медицина» называется. Хавать будешь?

— Поем.

— Значит, здоров. Хрипишь, кашляешь, пройдет, лихорадка на губах — это хорошо, болезнь выходит, прими несколько капель. — Чураков кивнул на бутылку, — совсем оклемаешься.

— Нельзя. В город поеду, в военкомат.

— Куда ты с соплями? Отлежись денек. В город Гурьянова пошли с Синельщиковым — партийные, — проговорил Чураков с насмешливой уважительностью, — отрапортуют, как полагается. А ты выпей лучше.

— Пить не буду и вам не советую.

— Извини, наркомовские сто грамм — законно.

Хозяйка поставила на стол большую сковородку с яичницей, зажаренной на сале.

— Живете, — сказал Саша, — сало, водка… Откуда?

Чураков кивнул на Проценко.

— Так ведь начальник снабжения с нами.

— Не знал я, что он такой богатый.

— Блаженный ты, Панкратов. За это тебя и слушаются. Русский человек почитает блаженных, потому что сам дурак, а блаженные еще дурашливее. Вот Ивану-дурачку и приятно, что есть подурнее его.

— Чем же я такой дурашливый?

— Ты ведь шофер! Ну как на машине шофер будет без бутылки водки, без куска сала? А?! Сам подумай…

Возле дома послышался шум мотора, чьи-то громкие голоса…

Николай напялил шапку, накинул шинель, вышел посмотреть, вернулся… Вслед за ним вошли Байков и четверо незнакомых военных в полушубках, двое с пистолетами на поясе — командиры, двое с автоматами на груди — рядовые. Невысокий толстяк