История всемирной литературы Т.5

Воспоминаниями, в сущности, являются и «Письма из Турции» (ок. 1717—1758) камергера Ракоци — Келемена Микеша (1690—1761), который всю жизнь верно ему служил, сопровождал в изгнании — Польше, Франции и Турции.

В «Письмах», полных тоски по родине и любви к изгнанному государю, который для Микеша всегда образец душевного величия и благородства, он правдиво и с большой наблюдательностью изображал повседневную жизнь венгерской эмигрантской колонии на острове Родос, передавая ее атмосферу, вплетая в повествование разные бытовые эпизоды, а также свои надежды и сомнения. В «Письмах» нет ничего от эпистолярной риторики гуманистов; но далеки они и от барочной напыщенности, замысловатости. Манера изложения непринужденна и безыскусственна, чувства искренни, естественны, умозаключения оттеняет тонкий, живой юмор. «Письма из Турции» можно в этом отношении сблизить с эпистолярной прозой французского классицизма — например, письмами Бюсси-Рабютена или мадам де Севинье, которые, возможно, знал и сам Микеш.

Еще одним замечательным по-своему памятником мемуарной литературы того времени было «Жизнеописание» (ок. 1740—1744) Каты Бетлен (1700—1759). В ту пору, когда после поглощения Эрдейского княжества Австрией трансильванская венгерская знать начала поспешно переходить в католичество, спасая тем свое положение и приобретая должности и привилегии, Ката Бетлен, сама принадлежа к знатному роду, осталась ревностной протестанткой и навлекла на себя всяческие бедствия и невзгоды. Эти невзгоды она и воспроизводила в «Жизнеописании», неутомимо обличая, кляня вероотступников наподобие некоей венгерской «боярыни Морозовой», в то же время с большим драматизмом передавая страдания одинокой, непонятой и гонимой женщины. «Жизнеописание» Каты Бетлен, несмотря на мистические ноты, обилие разных снов и страшных видений, тоже очень отличается от литературы барокко — на сей раз аналитичным подходом к душевной жизни, своеобразным пафосом самопознания.

«ГАЛАНТНЫЙ» СТИЛЬ

В связи с подавлением дворянско-демократического национально-освободительного движения и распространением считавшихся утонченными «придворных» вкусов литература Венгрии во второй трети XVIII в. стала приобретать черты распространенного в Европе «галантного» стиля (рококо).

Основателем «галантного» стиля в венгерской поэзии был Ласло Амаде (1703—1764). Писал он много и легко, считая своим учителем поэта XVII в. Дёндеши, но значительно видоизменив его тематику и манеру. Дёндеши живописал счастливые свадьбы; Амаде — прелести холостяцкой и тяготы брачной жизни. Дёндеши, несмотря на гораздо большую — сравнительно с другими венгерскими поэтами раннего барокко — естественность и даже вольность описаний, все-таки не впадал в почти гривуазную игривость; Амаде же наряду с виршами божественного содержания откровенно воспевал свои любовные похождения (этому посвящена большая часть его лирики). Стихи его, однако, обладали известным художественным обаянием. Успехом они были обязаны певучести и обилию рифм, сложному и вместе гармоничному ритмико-строфическому строению, неожиданным мелодическим и смысловым эффектам, которые извлекались из звуковых и словесных совпадений.

Более многогранной и значительной фигурой был Ференц Фалуди (1704—1779), который пробовал силы в поэзии, прозе и драме. Будучи человеком образованным, прекрасно зная Вергилия, Горация, Метастазио и других итальянских, а также немецких, испанских авторов (Фалуди учился в Австрии, пять лет провел в Риме), он смело перенимал западные жанровые и другие новшества, искусно сочетал их со «своим», венгерским содержанием. Писал он, например, пасторали, эклоги, действующие лица которых носили условные пастушеские имена (Филис, Клоринда и т. п.); первым пробовал ввести в венгерскую поэзию форму сонета. Но за внешними модно стилизованными атрибутами в стихах Фалуди виделись и венгерские крестьяне с их одеждой, привычками, речью. С «галантным» же стилем сплетались иногда народно-песенные элементы. Такого рода стихотворения Фалуди стоят как бы в начале пути, которым впоследствии, в XIX в., шли Верешмарти, Арань и Петефи.

Как прозаик Фалуди известен переводами (точнее, вольными обработками) морализующих сочинений Уильяма Даррела для дам и кавалеров о том, как достойно, в духе мудрой золотой середины» примирять светские обычаи с требованиями религии, а также сборника новелл Антонио д’Эславы «Зимние ночи» (1778); так называлась и обработка Фалуди. В «Зимних ночах» перед нами Фалуди уже не столько моралист (который, впрочем, и в этом качестве старался воздействовать на читателей не строгим назиданием, а скорее забавным примером, эпизодом), сколько беллетрист, непринужденно развлекающий образованное общество. Книга содержит восемь историй (пять разыгрываются в Венгрии, три — в Париже) на охотничьи, любовные и хозяйственно-бытовые темы, излагаемых в отличие от барочной тяжеловесности живым, изящным и сжатым языком.

В то же время, во второй половине века, в творчестве некоторых дворянских писателей,

приверженных к «мадьярской» старине, начинают проступать прямые предпросветительские тенденции. Они заметны, например, в деятельности поэтов Гедеона Радаи (1713—1792), Лёринца Орци (1718—1789). Отнюдь не будучи врагами рококо и сами отдав ему дань, оба в то же время словом и делом защищали все венгерское — начиная от высоких художественных традиций (Зрини) и кончая даже патриархальными национальными обычаями. Орци в своих стихах высмеивал нелепое поклонение иностранщине, которое ведет к «нравственной порче». Радаи собрал богатейшую в стране библиотеку венгерских книг, открытую для всех деятелей и любителей отечественной словесности. В том и в другом по-своему отразилась иногда неуклюжая, но ревнивая забота о судьбах национальной культуры и языка, чья эмансипация и подъем станут в конце века первой заповедью и отправным пунктом деятельности венгерских просветителей.

И Радаи, и Орци переводили французских классицистов — Буало, Фенелона, Вольтера, находя у них известное подкрепление своему сопротивлению монархическому габсбургскому деспотизму, религиозной схоластике, противовес всякого рода крайностям, неумеренности и литературной вычурности.

КЛАССИЦИЗМ И СЕНТИМЕНТАЛИЗМ

Однако первым очагом собственно Просвещения в Венгрии (в том числе в литературе) стал кружок так называемых «лейб-гвардейцев» в Вене (Бешенеи, Бароци, Барчаи и др.) — образованной молодежи из венгерских дворян, служившей в лейб-гвардии Марии-Терезии.

Более почетная, нежели трудная, эта служба предоставляла известный досуг, заполнить который помогала дворцовая библиотека и культурная, общественная жизнь Вены. И там и тут находили оправдание и высокий пример национальные чувства молодых венгерских лейб-гвардейцев, разделяемые ими, несмотря на придворное положение, с большинством венгерского дворянства (которое на сословном собрании 1765 г. впервые после восстания Ракоци посмело выразить их достаточно определенно). В библиотеке давали пищу уму сочинения французских и английских просветителей; а духовная жизнь австрийской столицы, в которой итало-французское влияние габсбургского двора сочеталось с растущим немецким самосознанием, заставляла задумываться над возможностями и правами собственной страны, утесняемого венгерского языка.

Признанным главой «лейб-гвардейцев» и крупнейшей фигурой начального периода венгерского Просвещения (70—80-е годы) стал Дёрдь Бешенеи (1747—1811). Происходивший из старинной дворянской семьи и вслед за двумя старшими братьями отосланный отцом в лейб-гвардию в Вену (1765), Бешенеи за короткое время приобрел здесь самоучкой большие философские и литературные познания, открыв для себя также старую венгерскую литературу Реформации и барокко — Петера Борнемиссу, Зрини, Дёндеши. Многосторонне начитанный, пробовавший силы в философии, педагогике, драме и поэзии, Бешенеи впервые сделал достоянием венгерского общественного сознания идеи и искания европейского Просвещения, сумев при этом самостоятельно развить их применительно к отечественным условиям. Личность Бешенеи, его нравственный пример, общественно-философские принципы оказали большое влияние на современников, а роль в венгерской литературе с точки зрения усовершенствования языка, насаждения и разработки новых жанров сравнима — с необходимыми поправками — разве что с ролью Ломоносова в русской.