Поэтика за чайным столом и другие разборы

Я стал было его бранить за неуместное усердие и не мог удержаться от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим, смешно ли будет».

[В дальнейшем Пугачев «жалует [Гриневу] лошадь и шубу с своего плеча» (овчинный тулуп) и «полтину денег», которую посыльный, однако, «растерял <…> дорогою»].

Мастерская разработка темы включает: виртуальность перечня (вещи утрачены); его физическая материализация (в виде челобитной грамоты); перипетии его зачитывания, обнажающие его словесную природу (и, конечно, неграмотность Пугачева); удивленное (= остраняющее) осознание Гриневым-рассказчиком характера предъявляемого текста; и, конечно, увенчание списка подаренным, а не украденным, заячьим тулупчиком, чем этот эпизод встраивается в самую сердцевину сюжета^[743]. В целом же перед нами эффектное использование стилистики хозяйственной описи («Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей.» и т. д.) в изображении безвозвратных утрат, сопровождающих социальный переворот (не исключена, кстати, прямая стилистическая перекличка с этим реестром коробейниковских ордеров).

XV

1

Тема дефицитного списка была в достаточной степени освоена непосредственно предшествовавшей «Острову Крыму» полудиссидентской советской литературой эпохи застоя. В ней путем совмещения двух форматов — ностальгического и торгово-подарочного (часто заморского) — был сформирован мотив списка-заказа на привоз дефицитных товаров. Так, в песне Высоцкого «Поездка в город» (1969) деревенская семья доверяет герою закупиться в городе желанным дефицитом и вручает ему соответствующий список.

Я самый непьющий из всех мужиков,

Во мне есть моральная сила.

И наша семья большинством голосов,

Снабдив меня

списком на восемь листов

,

В столицу меня снарядила,

Чтобы я привез

снохе

С ейным

мужем по дохе,

Чтобы

брату с бабой — кофе растворимый,

Двум невесткам по ковру,

Зятю

черную

икру,

Тестю

— что-нибудь

армянского разлива.

Я ранен, контужен

, я малость боюсь

Забыть,

что кому по порядку.

Я

список вещей заучил наизусть,

А деньги зашил за подкладку.

Ну, значит,

брату — две дохи,

Сестрин

муж,

 — ему

духи,

Тесть

сказал: — Давай бери,

что попадется!

Двум невесткам по ковру,

Зятю беличью икру,

Куму

водки

литра два

, — пускай зальется.

Я тыкался в спины, блуждал по ногам,

Шел грудью к плащам и рубахам,

Чтоб

список вещей

не достался врагам,

Его

проглотил

я без страха.

Но помню:

шубу

просит

брат,

Куму с бабой — все подряд,

Тестю — водки

ереванского разлива,

Двум невесткам

взять

махру,

Зятю

заячью

нору,

А

сестре — плевать чего

, но чтоб красиво.

Да что ж мне, пустым возвращаться назад?

Но вот я набрел на товары.

— Какая валюта у вас? — говорят.

— Не бойсь, — говорю, —

не доллары!

Так что, отвали мне ты

махры,

Зять

подохнет без

икры,

Тестю

, мол, даешь

духи для опохмелки,

Двум невесткам — все равно,

Мужу сестрину — вино,

Ну, а

мне,

 — вот это

желтое в тарелке.

Не помню про фунты, про стерлинги слов,

Сраженный ужасной догадкой.

Зачем я тогда проливал свою кровь,

Зачем ел тот

список на восемь листов,

Зачем мне рубли за подкладкой?

Все же надо взять

доху,

Зятю кофе на меху,

Куму — хрен,

а

тесть и пивом обойдется,

Также взять

коньяк в пуху,

Растворимую

сноху,

Ну а

брат и самогоном

перебьется.

Список Высоцкого совмещает несколько характерных особенностей знакомых нам каталогов. Прежде всего, его составление и аннигиляция подчеркнуто овеществляются — в виде сначала бумажного реестра, затем его заучивания наизусть, затем проглатывания^[744] и, наконец, забывания (мотивированного былой контузией героя и его теперешним шоком от пребывания в городе), что играет на инвариантную тему памяти/ностальгии. Структурно история со списком отчасти подобна (и, возможно, наследует) структуре маршаковского «Багажа» — особенно в рефренных вариациях, ведущих к подрыву исходного списка.

Тут Высоцкий идет даже дальше, постепенно перекомпоновывая пункты заказа (в духе хармсовского «Ивана Топорышкина»), чему способствует их систематическая двучленность, а то и трехчленность (как в списках Лепорелло и стихах Мандельштама о поэтах): «что» — «какого типа» — «кому». В результате, например, наложение формулы: Зятю черную икру на брату с бабой — кофе растворимый и на снохе С ейным мужем по дохе дает: зятю кофе на меху. К перепутыванию располагает и фонетическое сходство ключевых слов, активизируемое постановкой в рифму (ковру — икру — махру; дохи — духи; доху — меху — в пуху — сноху), наследующее головоломной мнемонике флотских команд в «Свадьбе с генералом» Чехова.

Делается вдвойне новаторский ход: ностальгическая утрата ценностей кончается уничтожением самого списка (а не только отдельных ценностей, как, скажем, в случае с собачонкой маршаковской барыни), а перемонтаж компонентов доводит до абсурда игру с текстуальностью списков и тем вызовом запоминанию, с которым имели дело авторы-исполнители устных каталогов, — да Высоцкий, собственно, и является современным бардом.