Поэтика за чайным столом и другие разборы

1913 год

, —

Села

и

веси

,

Торговые дома

,

Какими сохранила их

Оптовые

особенно:

Русская

память

.

Кожевенные, шорные

,

Костромская, Ярославская

,

Рыбные, колбасные

,

Нижегородская, Казанская

,

Мануфактуры, писчебумажные

,

Владимирская, Московская

,

Кондитерские, хлебопекарни

, —

Смоленская, Псковская

                                        Какое-то библейское изобилие, —

<…>

Где это?

Второй

волною

Мучная биржа,

Перечислить                                                          Сало, лес, веревки, ворвань…

Второй волною                                                      Еще, еще поддать…

Перечислить                                                          Ярмарки…

там

Хотелось мне

угодников

                                         В

Нижнем, контракты, другие…

И местные

святыни

,

Пароходства… Волга!

Каких изображают                                                   Подумайте,

Волга!

На старых образах,                                                  <…>

Двумя, тремя и четырьмя

рядами.                         И этим

Молебные

руки

,                                                      Самым житейским,

Очи горе́, —                                                           Но и самым близким

Китежа звуки

                                                         До конца

растерзав,

В зимней заре.                                                        Кончить вдруг лирически

Печора, Кремль, леса

и

Соловки

,                         Обрывками русского быта

И

Коневец Корельский

, синий                               И русской природы:

Саров

,

Яблочные сады, шубка, луга,

Дрозды, лисицы, отроки, князья

,

Пчельник, серые широкие глаза,

И только русская

юродивых семья

,

Оттепель, санки, отцовский дом,

Березовые рощи

да

покосы

кругом.                      Как бусы, нанизать на нить

Так будет хорошо.                                                  И слушателей тем

пронзить

<…>

Список покрывает представительный круг явлений и предметов прошлого. Настойчиво подчеркиваются мотивы:

• памяти о прошлом (старую географию, русская память);

• имперской титулатуры (в виде перечня губерний);

• острого переживания (всякий перечень гипнотизирует, где это? еще, еще поддать, подумайте, Волга! до конца растерзав, кончить… лирически, пронзить);

• числительности (второй волною, второй волною, двумя, тремя, четырьмя рядами, 1913);

• топонимики (17 наименований) и вообще коллекционерского вкуса к наименованиям;

• метасписочности и овеществления списков (4 перечислить, перечень; появляется в тексте и собственно каталог: Страницы из «Всего Петербурга» <…> за 1913 год).

2

К категории дефицита с точки зрения «бывших» относится и реестр 12 воробьяниновских стульев и предваряющий его в порядке ретардации ряд аналогичных списков, которые материализованы ордерами, хранящимися у архивариуса Коробейникова («Двенадцать стульев»; 1927, гл. XI)^[738]. Характерно и метасловесное внимание к самим экзотическим наименованиям, начиная с алфавитной организации архива.

— Есть буква В, — охотно отозвался Коробейников. — Сейчас. Вм, Вн, Ворицкий <…> Воробьянинов, Ипполит Матвеевич <…>

Рояль «Беккер» <…> вазы китайские, маркированные — четыре, французского завода «Севр», ковров обюссонов — восемь, разных размеров, гобелен «Пастушка», гобелен «Пастух», текинских ковров — два, хоросанских ковров — один, чучело медвежье с блюдом — одно, спальный гарнитур — двенадцать мест, столовый гарнитур — шестнадцать мест, гостиный гарнитур — четырнадцать мест, ореховый, мастера Гамбса работы…

— А кому роздано? <…>

— Это мы сейчас. Чучело медвежье с блюдом — во второй район милиции. Гобелен «Пастух» — в фонд художественных ценностей. Гобелен «Пастушка» — в клуб водников. Ковры обюссон, текинские и хоросан — в Наркомвнешторг. Гарнитур спальный — в союз охотников, гарнитур столовый — в Старгородское отделение Главчая. Гарнитур гостиный ореховый — по частям. Стол круглый и стул один — во 2-й дом собеса, диван с гнутой спинкой — в распоряжение жилотдела (до сих пор в передней стоит, всю обивку промаслили, сволочи), и еще один стул — товарищу Грицацуеву, как инвалиду империалистической войны, по его заявлению и резолюции завжилотделом т. Буркина. Десять стульев в Москву, в музей мебельного мастерства, согласно циркулярного письма Наркомпроса… Вазы китайские, маркированные…

— Хвалю, — сказал Остап ликуя <…> Хорошо бы и на ордера посмотреть <…> [Г]остиным гарнитуром мы, папаша, и ограничимся <…>

— Изволите ли видеть. Все в порядке. Где что стоит — все известно. На корешках все адреса прописаны и собственноручная подпись получателя <…> Может быть, хотите генеральши Поповой гарнитур? Очень хороший. Тоже гамбсовская работа.

Но Остап <…> схватил ордера, засунул их на самое дно бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура отказался^[739].

3

Четырьмя годами позже дефицитный список появляется в стихотворении Мандельштама «Я пью за военные астры.» (1931), продиктованный его инвариантной темой отрезанности от мировых ценностей и склонности к их мечтательному перебиранию:

Я пью за

военные астры

, за все, чем

корили

меня:

За

барскую шубу

, за

астму,

за

желчь петербургского дня

.

За

музыку сосен савойских, Полей Елисейских бензин

,

За

розы

в кабине

рольс-ройса

и

масло парижских картин

.

Я пью за

бискайские волны