Собеседники на пиру. Литературоведческие работы

3. А. А. Фет. «Моего тот безумства желал…»

Стихотворение «Моего тот безумства желал…» написано 25 апреля 1887 года и впервые напечатано в сборнике «Вечерние огни» (М., 1888, вып. 3, с. 43). Авторизованный текст его находится в письме поэта своему августейшему ученику и поклоннику К. Р. от 6 июля 1887 года. Фет пишет: «Прилагаю при сем два новых стихотворения, уже прошедших через горнило моих критиков» (цит. по: Фет, 1971, с. 716). Второе стихотворение, которое им упоминается, — «Что за звук в полумраке вечернем? Бог весть!..» (10 апреля 1887 года; «Вечерние огни», вып. 3, с. 20). Под «критиками» имеются в виду В. Соловьев и Н. Страхов, которые в это время принимали живое участие в составлении и редактировании фетовской книги.

Б. Садовской приводит вариант последней строфы стихотворения по не дошедшей до нас тетради («тетрадь Е» — Садовской, 1916, с. 93). В этом варианте имеются существенные разночтения: «Истомлюсь этой жизни избытком и лоском» (10), «Для других хоть остался бы топким он воском» (12). Эпитет топким, по-видимому, был рано заменен на тонким (впрочем, здесь не исключено неверное прочтение автографа, ср. Фет, 1971, с. 475). Вариант пятой строки может быть восстановлен по письму Страхова Фету от 19 июня 1887 года. Страхов пишет: «…„Злая старость чего бы навек не взяла“ или „Истомлюсь этой жизни избытком и лоском“, такие стихи — это трещины, бурые пятна, бородавки, бельма на сияющих красотою рифмах» (цит. по: Фет, 1971, с. 722). Нетрудно согласиться, что указанные варианты не прошли «через горнило критиков» заслуженно.

Однако и в отредактированном виде стихотворение воспринималось иными современниками как странное и небрежно написанное. Характерны слова Я. Полонского в его письме Фету от 18 января 1888 года: «И хоть завой, браня меня, не знаю, что значит завой и как можно смежить (т. е. смыкать) блестки и росы. <…> Попробуй-ка я написать что-нибудь подобное — Буренин обрадуется и с лаем на меня завиет [sic!] на всю Россию» (цит. по: Фет, 1971, с. 722). Существительное завой имеется в словаре Даля и согласно ему обозначает «все, что за(об)вито, повито». Употребленное Фетом в переводе Горация, оно возмущало еще Тургенева (см. его письмо С. Аксакову от 5 июня 1853 года — Тургенев, 1961, с. 164).

С течением времени «странность» фетовского стихотворения совпала с литературной нормой. Его грамматические неточности и некоторая загадочность образов оказались созвучными опытам символистов и в немалой степени предсказывающими «семантическую поэтику» акмеистов (ср. Левин, Сегал, Тименчик, Топоров, Цивьян, 1974). Ахматова относила его к числу своих любимых (Мандельштам Н., 1970, с. 257). По-видимому, скрытую цитату из него она приводит в программном стихотворении «Последняя роза» (1962; ср. типичные для Фета названия — «Осенняя роза», «Сентябрьская роза»): «Господи! Ты видишь, я устала / Воскресать, и умирать, и жить. / Все возьми, но этой розы алой / Дай мне свежесть снова ощутить». «Моего тот безумства желал…» (Ф) является одним из наиболее очевидных подтекстов (в смысле К. Тарановского и О. Ронена) мандельштамовского шедевра «Сестры — тяжесть и нежность…» (М; см. Приложение; ср. Сегал, 1973; 1975, с. 61; Левин, 1975, с. 14–17, 22; Пшибыльский, 1980, с. 116–121). Оба стихотворения состоят из трех катренов; как и Фет, Мандельштам употребляет анапест — впрочем, пятистопный вместо четырехстопного (с одной лишь четырехстопной пятой строкой и несколькими шестистопными строками), значительно более «раскованный», уснащенный паузами и ритмическими сдвигами. Совпадают многие семантические элементы и/или их оппозиции: роза (Ф 2; М 2, 10, 11, 12), волосы (Ф 4; М 5 — нежные сети), свивание, плетение (Ф 2, 3, 4; M 11, 12), закат, смерть (Ф 6; М 3, 4), тела (Ф 7; М 2), вода / воздух (Ф 2, 7, 8; М 9, 11), тяжесть / легкость (Ф 4, 7,12; М 1,2, 5, 6, 8,11, 12), мед / воск (Ф 11,12; М 2, 5). Несомненна также некоторая близость звуковой ткани обоих стихотворений, отчасти определенная сходным словарным составом: ср. хотя бы росы (Ф 2), косы (Ф 4) — осы (М 2); злая… взяла (Ф 5) — золотая (М 8), землею была (М 10), заплела (М 12); старость… радость (Ф 5) — сестры — тяжесть и нежность (М 1); со стоном сюда (Ф 7) — соты… сети (М 5); мед благовонный (Ф 11) — в медленном водовороте (М 11); повторы ударных о и мн. др. Наконец, что особенно важно, совпадает основная лирическая тема — «времеборство» (ср. Недоброво, 1910). У Фета она скрыта в ткани текста, у Мандельштама высказана впрямую в строках 8 и 10.

Возможно, здесь следовало бы говорить не столько о влиянии или предвестии, сколько об «обратной связи», идущей от более позднего в диахронической цепи автора к более раннему (ср. понятие Apophrades у Г. Блума — Блум, 1973, с. 139–155). Во всяком случае, «Моего тот безумства желал…» — один из значительных текстов Фета, и плодотворность его для развития русской поэзии несомненна.

В отличие от Некрасова и даже Тютчева, придававшего лирическим миниатюрам монументальность, Фет, как известно, не был склонен к смешиванию и синтезированию жанров. И он сам, и современники признавали, что у него нет эпической и драматической «жилю!» (Фет, 1890, с. 7). 90,2 % всех стихотворных строку Фета относится к лирике (у Пушкина эта цифра — лишь 51,6 %, см.: Руднев, 1968, с. 122). Как его поэмы, так и проза не слишком заметны на фоне русской литературы. «Более беспримесночистого лиризма, чем фетовский, в русской поэзии не было никогда — ни до, ни после Фета», — звучит убедительное замечание современного специалиста (Эткинд, 1980, с. 102). Сам Фет утверждал, что лиризм — «цвет и вершина жизни» (Фет, 1859, с. 75). Этот его лиризм связан с психической замкнутостью, интровертностью, отмеченной во многих мемуарах; он ведет к маркированной краткости, конденсированности, органическому и напряженному сплетению всех уровней (а отсюда — «загадочности») большинства стихотворений. К. Р. писал Чайковскому: «По мнению Фета, образец лирического стихотворения должен состоять из восьми, шестнадцати, много двадцати строк» (цит. по: Дарский, 1916, с. 103). Эта установка подтверждена статистикой: средняя длина лирического произведения у Фета — 15 строк (у Некрасова — 31, у Пушкина — 26, у Лермонтова — 23 и даже у Тютчева — 17 — Руднев, 1968, с. 121–122). Стихотворение, служащее предметом нашего анализа, для Фета в высшей степени характерно. Именно о нем как будто говорят слова, написанные всего за четыре месяца до его создания и повторяющие его мотивы: «Лирическое стихотворение подобно розовому шипку: чем туже свернуто, тем больше носит в себе красоты и аромата» (письмо к К. Р. от 27 декабря 1886 года — нит. по: Колпакова, 1927, с. 184).